Полуденная буря

Русанов Владислав Адольфович

Я повторюсь: у мирного человека – ремесленника, охотника, крестьянина – в душе сидит запрет на убийство. Дело даже не в боязни согрешить и не пройти Поле Истины. Просто претит отнятие жизни. Это воины, разбойники, пираты давно через природу переступили, зачерствели сердцем. Кто всю жизнь мечтал о разудалой жизни, тот – раньше. Кто поневоле в войско попал – со временем. Сердце такой же орган, как и ладонь или пятка. Мозоль нарабатывается. Или всего-навсего устает сопереживать. Не у всех людей. Некоторые до смерти каждую пташку, каждую букашку, травинку-былинку жалеют. Так исключения из правил правила подтверждают. Кто ж из учителей это говорил? Кажется,

Арисфон. Он нам основы землеустройства и измерения преподавал. Как сейчас помню: коли две стороны в треугольнике равны, так и линия, из угла к середине третьей стороны проведенная... Что она там делает? Вот те на! Забыл. То ли угол напополам делит, то ли еще чего-то... Ну, это не важно. Важно, что ошибался я в сиде. Никаких сдвигов в ее душе не произошло. Как была кровавой убийцей, так и осталась. Жизнь людская для нее дешевле разменного медяка. А жаль. Не в том смысле жаль, что дешево ценит, а в том, что ошибался. Не удалось добром смягчить заскорузлую душу. Уж не знаю, возможно ли это вообще и какие усилия для того нужны.

Тут меня тряхнуло так, что едва зубы не повыскакивали.

Что такое?

Оказалось, ничего. За ограду выбрались, пока я размышлял да воспоминаниям предавался. Сотник и Мак Кехта коней ускорили. И наши с Гелкой за ними поспешили.

С одной стороны, все верно. Чем быстрее мы подальше от фактории окажемся, тем лучше. Но с другой – как же трясло меня с непривычки! Неужто за эти муки я кровью и по2том заработанные самоцветы отдал?

Каждый шаг коня отдавался ударом мне, как бы это помягче выразиться, под седалище. Не успевал мой многострадальный зад вернуться, как его встречал следующий удар, кажется, вдвое сильнее предыдущего. И так раз за разом, шаг за шагом. От тряски все внутренности спутались в один клубок – не разберешь, где кишки, а где печенка. Зубы приходилось держать стиснутыми. чтоб не клацать, как с мороза. А земля рябила и смазывалась цветными пятнами перед трясущимися глазами.

Да я лучше пешком! Хоть на край света! С любыми мешками на горбу! С любыми попутчиками! Желвак так Желвак. За счастье покажется. Лишь бы не на проклятой скотине. За что их люди любят? В песнях поют о конях – спутниках и соратниках воинов – едва ли не чаще, чем о любви к женщине.

Я глянул на моих спутников.

Гелка тряслась наравне со мной. Вцепилась обеими руками в луку. Коса трепещет за плечами, как хвост спасающейся от своры лисички. Но держится Гелка, не отстает ни на шаг. Мне даже стыдно малость стало. Ребенок может, а я что?

Сотник и Мак Кехта ехали легко и непринужденно. Немного по-разному. Пригорянин на каждый шаг коня приподнимался чуть-чуть – кулака не просунуть – на стременах. И похоже, никаких усилий на это не затрачивал.

Сида же от седла не отрывалась. Сидела как влитая и тряски будто не чувствовала. Умудрялась поводья держать в одной руке, а другой пристраивала поудобнее мечи.

Что значит – прирожденные всадники! Мне таким никогда не стать, но, делать нечего, учиться нужно. И я, мысленно ругая на все корки свою неприспособленность к благородному искусству верховой езды, угрюмо трусил в хвосте спутников. Кажется, начинается новый этап в жизни. Век живи, век учись, Молчун.

Ард’э’Клуэн, две лиги севернее Фан-Белла, опушка леса, яблочник, день пятнадцатый, сразу после полудня.

Черно-белая сука ткнулась острым носом человеку в колено. Дорога на Юг излечила ее от излишней недоверчивости, от постоянного ожидания пинка, удара, боли. Добрая кормежка

и размеренный бег рядом с неспешно рысящими лошадьми превратили изможденное существо с отвисшими до земли сосцами в ладного и верткого зверя, налили шерсть здоровьем и блеском, а облезлую палку хвоста закрутили задорным бубликом.

– Чего тебе, Тучка? – Широкая ладонь Валлана накрыла всю голову собаки. Сука прищурилась и вытянулась в струнку от желанной ласки.

– Знамо чего, – усмехнулся гнилыми зубами курносый низкорослый петельщик. – За малыми соскучилась.

– Ты, Рохля, меньше треплись. Лучше корзину принеси. – Лабон оторвал внимательный взгляд от клинка, по которому, наверное, в сотый раз проводил точильным камнем.

– Будет сполнено, командир.

Воин трусцой отправился выполнять приказ.

Валлан потянулся, хрустнув суставами. Задрав голову, посмотрел на солнечные лучи, пробивающиеся сквозь листья дуба. Лагерь поредевшего отряда петельщиков если и не бурлил бивачной жизнью, то довольно живенько ею копошился. Бойцы чистили коней, чинили износившуюся за безостановочный переход сбрую – страдали почему-то все больше путлища и приструги, – наводили блеск на брони и оружие.

– Все готовы, ежели что?

– А то? – усмехнулся полусотенник. – Рябяты не подведут. Пятеро в кустах с самострелами. Еще шестеро будут вроде как лошадей чистить. При полном оружии, само собой.

– Годится, – кивнул капитан. – Ты со мной будешь. Рядом. И Жердяй пускай придет.

– Понял. Щас распоряжусь.

– И чародея разбуди. Не помешает. Хватит ему прохлаждаться.

– Понятное дело...

К ним быстрой походкой направлялся высокий петельщик, вроде бы и не худой, а какой-то мосластый, с темно-русой, неровно обрезанной бородкой. Его коричневый табард имел зашитую прореху на левом боку и тщательно застиран. Не доходя до начальства пяти положенных шагов, боец поднял сжатый кулак до уровня плеча – отсалютовал.

– Дозвольте доложить?

– Говори. – Валлан вперился взглядом в воина.

– На подходе. Конных егерей – одиннадцать. И баба.

– Тю! – удивился Лабон. – Что за баба?

– Не могу знать. По одеже – знатная.

– Не, баба – это хорошо, – хмыкнул полусотенник. – Я за бабами уже стосковался...

– Треплись меньше, – резко оборвал его Валлан.

– Понял. Молчу.

– Значит, так, воин... Как тебя? Тьфу, все забываю...

– Рогоз, мой капитан.

– Значит, так, Рогоз. Гостей ко мне. Да сильно не торопитесь. Шагом, шагом... Все понял?

– Как есть все!

– Выполняй!

Рогоз развернулся на каблуках. Принятый в отряд петельщиков недавний старатель с Красной Лошади по непонятной причине находил особый шик во внешней атрибутике воинской службы. Начищенные бляхи конской сбруи, строевой шаг, словечки команд и салют командирам. Может, с детства мечтал, да жизнь не заладилась?

– Погодь чуток, Рогоз, – вмешался Лабон. – Жердяя там пхни ногой в бок – пущай сюда идет. Токмо бегом. И чародея пусть с собою прихватит, а то все бока наш мудродей отлежит.

– Слушаюсь.

Глянув вслед Рогозу, Валлан поинтересовался у помощника:

– И как служится ему?

– Рогозу-то?

– Рогозу, Рогозу.

– Служит не тужит. Старательный. Прямо из-под себя службу рвет, ровно кобель лапами роет. Рябяты болтают – с прибабахом..

– Он с прибабахом, а они нет? Тоже ведь службу тащат.

– Старые бойцы давно службу поняли. Знают, где приналечь надобно, а где и спустя рукава можно.

– Да? Распустил бойцов, полусотенник. В десятники метишь?