Полуденный демон
Шрифт:
Он приостановился, осенил себя крестным знамением и шагнул вперед, к ограде, заросшей кустами самшита.
– Вот то, что ты искал…
Две могильных плиты из черного мрамора выглядели неухоженными, забросанными прелой листвой и мусором. Та, на которой была выбита надпись «Сухомлинина Е. М.», перекосилась на одну сторону и ушла в землю.
– Сюда никто не приходит? – спросил Лавров у копальщика.
Тот остался стоять на дорожке, опасливо поеживаясь.
– Откуда мне знать? – пожал плечами Сидор. –
– Погоди…
– Чего годить-то? Того и гляди, дождь хлынет.
– Кто мраморные плиты устанавливал, ограду?
– Я не в курсе, – отнекивался Сидор, которому не терпелось поскорее покинуть гиблое место. – Сожитель ейный, говорят.
– Чей сожитель, Сухомлининой?
– Ну да. Ему все ихнее добро досталось. И домище, и денег прорва. Только счастья от того богатства мужику не видать.
– Это почему же?
– Оборотень своего не упустит. Придет и должок потребует. А не станешь платить, он должника к себе заберет… в ад, значит. Угу!
– Выходит, здесь пусто? – спросил Лавров, показывая на покосившуюся плиту.
– Не веришь? Проверь. Только я тебе не помощник… и никто из наших тут копать не станет. Месяца полтора тому приезжал один… мотоциклист, тоже неверующий Фома. Баксы давал, чтобы, значит, в могилку заглянуть. Полюбопытствовать ему, вишь, захотелось.
– Мотоциклист? Байкер, что ли?
– Ага, байкер. Стремный такой, весь в коже, в железяках. Наши его отговорили могилку трогать.
– Неужто от денег отказались?
– Покойнику баксы ни к чему, – глубокомысленно изрек Сидор. – Нечистая сила, она злопамятная, страсть! Не успеешь оглянуться, как и тебе яму выроют…
– А мотоцикл у него какой марки был, никто не запомнил?
– Мы в марках не шибко разбираемся. Дорогой мотоцикл. Новый… только грязью заляпанный.
– Как выглядел байкер? Молодой, среднего возраста, борода, усы?
– Он в очках был и в платке этом… как его… ладно, проехали. Кажись, без бороды… молодой. Ты еще про номер его спроси, – осклабился Сидор.
– И спрошу.
– Ты не мент, часом? Выспрашиваешь, вынюхиваешь?
Лавров полез в карман за деньгами и протянул копальщику тысячную купюру.
– Это должно освежить твою память.
Сидор с сожалением причмокнул губами и отвел его руку.
– Говорю же, грязью все было заляпано. А если бы и нет, у меня котелок со школы плохо варит. Не воспринимаю я цифры! Потому и торчу здесь, лопатой орудую. На нашей работе, б…, мозги без надобности. Копай да кидай.
– С кем еще можно поговорить про Сухомлининых? Кто-нибудь знал их близко?
– Ты, ей-богу, мент! – всполошился вдруг Сидор. – Чего пристал-то ко мне? Я тебе могилу показал?
С этими словами он юркнул в гущу сирени и был таков.
– Эй! – крикнул Лавров. – Ты куда? Стой! Да погоди же…
Но Сидора и след простыл. Лавров постоял, переминаясь с ноги на ногу, потом зачем-то сфотографировал могилу Сухомлининых. Раз захватил с собой фотоаппарат, значит, надо его использовать. Ему казалось, что вот-вот на него снизойдет озарение, и раскроется тайна, которую унесли с собой в могилу Елизавета и ее супруг.
Но ничего не происходило. Только сильнее пахло в воздухе сыростью, чаще падали на землю и пыльный мрамор крупные дождевые капли. Шлеп… шлеп… кап… шлеп… кап-кап-кап-кап-кап…
Ливень обрушился сплошной стеной, с шумом и бульканьем. Лавров вмиг промок до нитки. Он плюнул на все и, не разбирая дороги, побежал в сторону шоссе…
Подмосковье. Поселок Роща
Странный посетитель, назвавшийся журналистом, взбудоражил Марианну. Красивый, видный мужчина… и въедливый, дотошный до ужаса. Угораздило же ее попасться такому на глаза. Да еще с косой в руках!
Косу, которой перерезали горло Ветлугину, «журналист» забрал с собой и тем самым поставил вдову в прямую зависимость от своей прихоти. Взбредет ему в голову отнести улику криминалистам, и Марианне придется оправдываться. А это куда сложнее, чем обвинять.
«Дура дурой! – казнила она себя. – Не могла перчатки надеть! Сейчас бы не тряслась от страха и не ждала, что за мной придут».
Но пока что ее никто не тревожил. Ни следователь, ни подозрительный «журналист». С чего бы ему вдруг интересоваться ее отцом?
Сегодня утром Марианне звонила мать из Москвы, спрашивала, как дела, не нужна ли ее помощь. Марианна уверила ее, что все в порядке и приезжать нет необходимости.
«Ты там не одна, надеюсь? – не сразу успокоилась Антонида Витальевна. – Клавдия с тобой ночует?»
«Да, конечно, – во избежание дальнейших разборок заявила дочь. – Не волнуйся!»
«Наконец ты ума набралась. Я уж извелась вся. Вчера сердце прихватило, всю ночь болело. Я и то, и се… не отпускает. Думала «скорую» вызывать. Слава Богу, полегчало…»
Марианна терпеливо выслушала жалобы матери на одолевающие ее болячки, на то, как трудно ходить на работу, стоять целый день у плиты, дышать горячим паром, таскать тяжести. Ноги отекают, давление скачет, одышка…
«Выходи замуж, ма, – посоветовала она. – Будет кому о тебе позаботиться!»
В трубке повисло молчание, нарушаемое лишь громким, частым дыханием матери. Ей в самом деле не помешало бы отдохнуть, подлечиться.
«Ладно, ма… прости, – примирительно сказала Марианна. – У меня тоже нервы».