Полукровка. Крест обретенный
Шрифт:
Полицейский вручил Габузову квитанцию, а потом пододвинул к нему дорожную сумку и прозрачный полиэтиленовый пакет, в котором находилось содержимое карманов Сергея Эдуардовича вкупе с описью, составленной по-немецки.
— Прошу проверить, все ли на месте, и расписаться.
Габузов едва заглянул в сумку — едва ли кому могли глянуться его треники с пузырями на коленях, лохматая зубная щетка или смена ненового белья. Зато деньги пересчитал тщательно, в уме вычитая из них пресловутые пятьдесят марок. Получалось меньше, чем хотелось бы, но в принципе терпимо — в конце концов, дорога
При мысли о пиве Габузов издал тихий стон и блюститель порядка с подозрением покосился на него:
— Вы уверены, что вам не требуется медицинская помощь?
— Нет-нет, спасибо, я уверен… Благодарю за заботу.
«Еще только загреметь в германский лазарет не хватало!»
Сергей с достоинством распихал свои принадлежности по карманам, взял сумку и откланялся. Полицейский кивнул в ответ и углубился в свои бумажки.
Габузов вышел в зал, поискал глазами окошечко банка и двинулся к нему, но тут же едва не был сбит с ног какими-то рослыми черноволосыми юнцами. Оба, почти не оборачиваясь, буркнули что-то извиняющееся, пробежали дальше и остановились у кассы, над которой весело переливалась золотом бегущая строка: «Eurotaxi — Athens! Eurotaxi — Athens! 13:45! Eurotaxi — Athens…»
Габузов посмотрел на свои массивные «командирские» часы (между прочим, наградные, нечто вроде прокурорской премии по итогам года): до вылета оставалось двенадцать минут.
Он припустил вслед за юнцами, оказался у кассы третьим и через пять минут стал обладателем счастливого билета на Афины.
О неуплаченном штрафе он вспомнил, когда «Боинг» уже набрал высоту…
«…Ну всё, докатились до правонарушений, — с тоскою думал Сергей. — Интересно, меня объявят в международный розыск или ограничатся запретом на въезд в Германию?»
Эта мысль почему-то ужасно развеселила его.
На его смешок ответил дружелюбным подмигиванием сосед — сравнительно светлокожий негр в кремовом летнем костюме и пижонском переливчатом бадлоне. Шею соседа украшала массивная золотая цепь, украшенная золотым же замочком.
Габузов улыбнулся и получил в ответ широкую белозубую улыбку, моментально сделавшую соседа удивительно похожим на Эдди Мэрфи, что не преминул заметить вслух Сергей Эдуардович.
— А я он и есть! — ответил негр по-английски с каким-то удивительно родным акцентом и полез во внутренний карман. — Коньячку?
«Ахтамар?… Ах, Тамар… Ой, Самсут…» — пронеслось в голове у Габузова, и он, крякнув, махнул рукой.
— А давай! Подлечимся.
Это он произнес по-русски, чем вызвал небывалый восторг соседа.
— О, землячок! Дык тогда сам Бог велел выпить, — к полному изумлению Габузова воскликнул он с отчетливым южнорусским говорком.
На свет была извлечена плоская позолоченная фляжка, к которой душевно приложились оба.
— Со знакомством! — смачно выдохнул негр. — Я, между прочим, Жора. Из Одессы.
Он протянул руку, Габузов с чувством пожал ее.
— Сергей. Из Петербурга.
—
И потекла нормальная беседа двух русских мужиков, прерываемая, как и положено при подобной беседе, на очередной глоток из заветной фляжки…
Жора оказался сыном матросика из Африки и официантки прибрежной пельменной с гордым названием «Прибой». В общем, обычная для любого портового города история. Морячил с юности, после развала Союза пристроился на греческое суденышко, ходившее под либерийским флагом и промышлявшее незаконным ловом рыбы и мелкой контрабандой. Посудина именовалась «Калэ», то бишь «Красавица», что действительности не соответствовало нисколько. Едва не затонув в последнем рейсе, «Красавица» была вынуждена встать на ремонт в пирейский док, а Жора воспользовался передышкой и по дешевке слетал в Германию к подруге детства Софе с Гитлер-штрассе…
— С какой-какой штрассе? — изумленно переспросил Габузов.
— Да с Гитлер-штрассе. Так при немцах звалась наша Дерибасовская… Ах, Софа, Софа, моя кошерная свинка, девяносто килограммов чистого любовного огня! Мы славно покувыркались, но все хорошее быстро кончается. Море зовет, ядрена кочерыжка… Слышь, братан, а ты-то за каким делом к родным оливам прешься? Если за шубами, могу дать одну наколку…
— Не за шубами. Мне надо срочно разыскать одну женщину.
— Только одну?
— Жора, тут дело нешуточное.
— Как скажешь. Местная, приезжая?
— Приезжая, тоже из Питера.
— В каком отеле остановилась, знаешь?
— Она не в отеле. Она на вилле у одного семейства.
— Уже неплохо. Что за семейство?
— Армянское. Тебе фамилия «Тер-Петросян» говорит что-нибудь?
Жора присвистнул и, прищурившись, всмотрелся в лицо Габузова.
— Самвел Тер-Петросян?
Сергей Эдуардович кивнул.
— Ну ты даешь! Личность известнейшая! Богатейший старик, миллионер, если не миллиардер! Соки «Фюмэ», слыхал?… Не слыхал? Странно, вся Европа завалена. И не только соки… Лично я с ним не знаком, но все говорят о нем только уважительно. Кремень, скала, старой закалки человек… Твоя баба у них что — в прислугах?
— Во-первых, не баба, а женщина, а во-вторых, не в прислугах, а в гостях. Вроде как родственница.
Жора присвистнул еще раз.
— Однако! И почему при таком круге знакомств вы, мусью, не летите бизнес-классом?
— Мы, в общем-то, незнакомы…
Жора вновь внимательно оглядел Габузова — его небритую, помятую физиономию, не слишком презентабельный гардероб.
— М-да… Боюсь, что без рекомендательных писем, тебе, Серега, к Тер Петросянам и на пушечный выстрел…
— Прорвемся как-нибудь. Ты мне лучше скажи, не было ли в последние дни каких-то скандалов, связанных с семейством Тер-Петросянов?
— А я почем знаю? Хотя, погоди, это ж такое семейство… Короче, они всегда под прицелом прессы, всякие там папарацци, мамарацци. Так что, если бы что-то случилось, обязательно раструбили на всю Грецию. А я, пока в аэропорту парился, от нечего делать все греческие газеты, что были, пролистал. Ни строчки про Тер-Петросянов. Значит, надо так думать, ничего такого, как говорится, места быть не имело. А тебе зачем?