Поля крови. Религия и история насилия
Шрифт:
Мухаммад Али Джинна (1876–1948), основатель пакистанской государственности, был убежденным секуляристом и хотел создать государство, в котором мусульмане не будут ни определяться, ни дискриминироваться по религиозной принадлежности. Однако ислам сразу же сделался определяющим фактором нового государства. Возникли определенные ожидания, и с самого начала, когда правительство еще было непреклонно секулярным, раздавались призывы сакрализовать политическую жизнь. Особенное влияние в Пакистане обрели деобандцы. Они поддерживали современную систему территориального национализма и секулярной демократии, а также предлагали беднякам бесплатное образование в медресе (система государственных школ рушилась из-за недофинансирования). Их студенты отошли от светской жизни и усваивали деобандскую форму ислама, жесткую и нетерпимую. Чтобы защитить исламский образ жизни, деобандцы основали политическую партию, «Джамиат Улема-э-Ислам» (Лига исламских ученых). К концу 1960-х гг., пополнив свои ряды десятками тысяч студентов и выпускников, они получили массу возможностей для давления на правительство, с тем чтобы исламизировать гражданское право и банковскую систему, создав рабочие места для своих ультрарелигиозных адептов.
Иной характер носила партия «Джамаат-и-Ислами», основанная в Индии в 1941 г., чтобы бороться с созданием отдельного секулярного государства. В отличие от деобандцев, она не имела базы в медресе и не прилеплялась к прошлому. Партия разрабатывала исламскую идеологию под влиянием современных идеалов свободы и независимости. Ее основатель Абуль-Ала Маудуди (1903–1979) считал, что, коль скоро Бог есть единый Владыка, больше ничто не может претендовать на суверенность: «ни человек, ни семья,
1411
Abul Ala Mawdudi, The Islamic Way of Life (Lahore, 1979), p. 37
1412
Charles T. Adams, ‘Mawdudi and the Islamic State’, in John Esposito, Voices of Resurgent Islam (New York and Oxford, 1983); Youssef M. Choueiri, Islamic Fundamentalism (London, 1970), pp. 94–139
1413
Mumtaz Ahmad, ‘Islamic Fundamentalisms in South Asia, ’ in Marty and Appleby, Fundamentalisms Observed, pp. 487–500
Использовать слово «дин» – значит сказать решительное нет всем, кто полагает, будто весть Пророка заповедует лишь ввести единобожие, придерживаться определенных верований и нескольких обрядов. Это значит сказать нет всем, кто полагает, будто «дин» не имеет отношения к культурным, экономическим, юридическим, судебным и другим вопросам мира сего {1414} .
Мусульманам было наказано отринуть структурное насилие государств, погрязших в джахилии, и установить экономическую справедливость, социальную гармонию и политическое равенство не только в частной жизни, но и в обществе, основываясь на глубоком осознании Бога (таква).
1414
Abul Ala Mawdudi, Tafhim-al-Qur’an, in Mustansire Mir, ‘Some Features of Mawdudi’s Tafhim al-Quran’, American Journal of Islamic Social Sciences, 2, 2 (1985), p. 242
До разделения партия «Джамаат» занималась в основном подготовкой своих членов к большому джихаду: лишь живя в соответствии с духом Корана, они могут вдохновить народ на мечту об исламском правительстве. Однако затем движение раскололось. Из 625 членов 240 остались в Индии. А поскольку ислам исповедовали лишь 11 % индийского населения, индийская «Джамаат» не могла надеяться создать исламское государство. Вместо этого она взяла курс на осторожное принятие умеренного (не атеистического!) секуляризма нового государства Индия, который исключал религиозную дискриминацию. В этом они усматривали «благословение» и «гарантию безопасного будущего ислама в Индии» {1415} . Однако в Пакистане, где возможность исламского государства была вполне реальной, Маудуди и его 385 последователей из «Джамаат» не ощущали необходимости в подобных ограничениях. Они стали самой организованной из пакистанских политических партий, завоевали поддержку образованных горожан и вели кампанию против диктатуры Айюб Хана (1958–1969 гг.), который конфисковал всякую клерикальную собственность, а также против социалистического режима Зульфикара Али Бхутто (1971–1977 гг.), который использовал в популистских целях исламские символы и слоганы, но в реальности религию презирал.
1415
Introducing the Jamaat-e Islami Hind, in Ahmad ‘Islamic Fundamentalism in South Asia, ’ pp. 505–06.
Таким образом, Маудуди все еще считал важной борьбу (джихад) с секуляризмом джахилии, но при этом понимал джихад в традиционно широком ключе: не просто «священная война», а необходимость делать дело Божье, ведя мирную политическую деятельность (например, писать книги и укреплять сферу образования) {1416} . Поэтому было бы ошибкой огульно обвинять пакистанский «Джамаат» в фанатизме и насилии. Сам факт, что партия разделилась на два столь разных направления, показывает, что она обладала определенной гибкостью и могла адаптироваться к обстоятельствам. Маудуди и слышать не хотел о военных переворотах, революциях, убийствах и политике, провоцировавшей ненависть и конфликт. Он был убежден: исламское государство может получить прочную основу, лишь если цели и средства будут «чистыми и достойными» {1417} . И всегда настаивал: переход от секулярной нации к подлинно исламскому обществу должен быть «естественным, эволюционным и мирным» {1418} .
1416
Ibid., pp. 500–01
1417
Khurshid Ahmad and Zafar Ushaq Ansari, Islamic Perspectives (Leicester, 1979), pp. 378–81
1418
Abul Ala Maududi, ‘Islamic Government’, reprinted in Asia 20 (September 1981), p. 9.
Однако в Пакистане насилие стало одним из главных методов политической борьбы {1419} . Лидеры регулярно приходили к власти в результате военных переворотов, а в своем безжалостном подавлении всякой политической оппозиции ни Айюб Хан, ни Зульфикар Али Бхутто не являли собой образец мирного и гуманного секуляризма. Насилие настолько задавало тон в политическом сообществе, что без него ни одна группа не могла рассчитывать на успех. Чтобы обеспечить «Джамаат» народную поддержку, в 1953 г. Маудуди согласился возглавить кампанию против еретической секты «Ахмадия» и написал пылкое сочинение, которое вызвало волнения и привело к аресту Маудуди {1420} . Однако это было лишь искажением подлинного смысла: Маудуди продолжал обличать насилие пакистанской политики и осуждал агрессивную деятельность Общества исламских студентов («Ислами Джамиат Таляба»), которое организовывало забастовки и демонстрации против Бхутто, блокировало системы коммуникаций, разрушало городскую торговлю и деятельность образовательных учреждений, а также провоцировало жестокие стычки с полицией. Если другие члены «Джамаат» поддались пакистанской тенденции к насилию, Маудуди был верен своей линии: строить исламское государство демократическим путем. Снова и снова он убеждал людей, что исламское государство не может быть теократией, ибо ни одна группа и ни один человек не вправе властвовать от имени Бога. Исламское правительство должно избираться на определенный срок; необходимы всеобщее избирательное право, регулярные выборы, многопартийная система, независимая судебная власть, гарантированные права человека и гражданские свободы – по большому счету такая система мало отличалась бы от парламентской демократии Вестминстера! {1421}
1419
Rafiuddin Ahmed, ‘Redefining Muslim Identity in South Asia: The Transformation of the Jama’at-i-Islami’, in Martin E. Marty and R. Scott Appleby, eds, Accounting for Fundamentalisms: The Dynamic Character of Movements (Chicago and London, 1994), p. 683
1420
Ахмадиты
1421
Ahmad, ‘Islamic Fundamentalism in South Asia, ’ pp. 587–8
Когда Зия-уль-Хак захватил власть в результате военного переворота (1977 г.), установил диктатуру и объявил, что Пакистан будет следовать закону шариата, он часто ссылался на сочинения Маудуди. Он также сделал членами кабинета нескольких заметных представителей «Джамаат» и использовал тысячи активистов «Джамаат» на государственной службе, в образовательных структурах и армии. Были организованы шариатские суды и введены традиционные исламские наказания за воровство, проституцию, супружескую измену и употребление алкоголя. К этому моменту Маудуди уже был нездоров, а тогдашние лидеры «Джамаат» поддержали военный режим Зия-уль-Хака, усмотрев в нем многообещающее начало. Однако Маудуди испытывал глубокие опасения. Как может быть подлинно исламской диктатура, которая узурпировала суверенность Бога и правит по принципам военного и структурного насилия? Незадолго до смерти он написал на сей счет краткую записку:
Одно лишь осуществление исламского права не может дать тех позитивных результатов, к которым стремится ислам… Ибо так вы не воспламените сердца людей светом веры, не просветите их ум учениями ислама, не привьете им исламских добродетелей {1422} .
Последующим поколениям мусульманских активистов стоило бы прислушаться к этим словам.
Новое время принесло Западу два важных блага: политическую независимость и технологические инновации. Однако на Ближнем Востоке, куда современность явилась как колониальная сила, оказалось мало потенциала для инноваций: Запад так далеко ушел вперед, что мусульманам оставалось лишь плестись в хвосте {1423} . А тяжелые перемены, навязанные извне, были слишком резкими. Процесс, на который в Европе ушли столетия, пытались осуществить за считаные десятилетия, причем поверхностно, а часто и насильственными мерами. Неодолимые проблемы, вставшие перед модернизаторами, проявились уже в деятельности Мухаммада Али (1769–1849). Он стал пашой Египта после наполеоновского вторжения и за сорок лет сделал невероятное: превратил отсталую османскую провинцию в часть современного мира. Однако для этого ему пришлось быть безжалостным. 23 000 крестьян погибли в трудовых отрядах, которые улучшали систему орошений и коммуникаций. Работа в отрядах была подневольной. Еще тысячи были призваны в армию. Некоторые отрезали пальцы и даже ослепляли себя, чтобы избежать воинской службы {1424} . О технологической самодостаточности не могло быть и речи, поскольку Мухаммаду Али приходилось закупать машины, оружие и промышленные изделия в Европе {1425} . Не стала реальностью и независимость: Египту удалось добиться определенной степени автономии по отношению к Османской империи, но в результате модернизации он фактически стал английской колонией. Исмаил-паша (1803–1895), внук Мухаммада Али, сделал страну слишком желанной для европейцев: поручил французским инженерам сооружать Суэцкий канал, построил 1500 км железных дорог, наладил систему орошения для миллионов гектаров не возделанной прежде земли, организовал современные школы для мальчиков и девочек, превратил Каир в красивый современный город. Но по ходу дела он обанкротил страну, в конечном счете предоставив англичанам предлог, использованный ими в 1882 г. для введения военной оккупации: понадобилось защитить интересы акционеров.
1422
Abul Ala Maududi, ‘How to Establish Islamic Order in the Country? ’, The Universal Message, May 1983, pp. 9–10.
1423
Marshall G. S. Hodgson, The Venture of Islam: Conscience and History in a World Civilization, 3 vols (Chicago and London, 1974), 3, 218–19
1424
George Annesley, The Rise of Modern Egypt: A Century and a Half of Egyptian History, p. 62
1425
Ibid., pp. 51–56
Но даже когда что-то удавалось модернизировать, европейские колониальные власти подавляли эти ростки. Возможно, крупнейшим достижением Мухаммада Али было создание хлопковой промышленности, которая обещала дать Египту надежную экономическую базу. Однако лорд Кромер, генеральный консул Египта, сгубил эту отрасль: египетский хлопок мешал интересам Англии. Отнюдь не сторонник эмансипации женщин (он был одним из основателей «Национальной лиги по борьбе с женским суфражизмом»), Кромер ставил палки в колеса программ, призванных дать женщинам образование, и мешал им получить профессию. Никакими дарами не приходилось обольщаться. В 1922 г. англичане предоставили Египту некоторую степень независимости. В Египте появились новый король, парламент и либеральная конституция в западном стиле. Однако при этом Англия сохранила контроль над военной и внешней политикой страны. В период 1923–1930 гг. общие выборы проходили три раза, и трижды побеждала партия «Вафд», которая боролась за уменьшение английского присутствия в Египте. Но каждый раз англичане заставляли избранное правительство уйти в отставку {1426} . Аналогичным образом европейцы мешали развитию демократии в Иране, где свободомыслящие клирики и интеллектуалы в 1906 г. осуществили революцию, ограничив власть каджарского шаха и потребовав конституционное правление и представительное правительство. Однако почти сразу Россия помогла шаху прикрыть новый парламент (меджлис), а в 1920-е гг. англичане регулярно фальсифицировали выборы, чтобы помешать меджлису национализировать иранскую нефть, необходимую английскому флоту {1427} .
1426
Hodgson, Venture of Islam, 3, p. 71
1427
Nikkie R. Keddie, Roots of Revolution: An Interpretive History of Modern Iran (New Haven, Conn., and London, 1981), pp. 72–73, 82
Таким образом, у ближневосточных мусульман были все основания ассоциировать секулярное правление колонизаторов с военным и системным насилием. Однако ситуация не улучшилась и тогда, когда они обрели независимость в ХХ в. Европейцы отказались от империй и ушли из колоний, уступив власть доколониальным правящим классам, которые были привязаны к старому аристократическому этосу и неспособны к модернизации. Обычно их свергали офицеры, желавшие реформ: это были практически единственные простые люди, получившие образование западного типа. Так Реза-хан стал шахом Ирана (1925 г.), а Адиб Шишакли – начальником сирийского Генштаба (1949 г.), а затем президентом. Так Гамаль Абдель Насер сбросил с престола египетского короля (1952 г.). Подобно Мухаммаду Али, эти реформаторы действовали быстро, поверхностно и часто еще более насильственными мерами, чем европейцы. Привыкнув к жизни в казармах и беспрекословному выполнению приказов, они безжалостно давили оппозицию и недооценивали проблемы модернизации {1428} . Секуляризм не приносил с собой свободу и мир. Более того, эти секулярные правители терроризировали население, разрушая давние институты, так что многие люди лишались привычного для них мира.
1428
John Kautsky, The Political Consequences of Modernisation (New York, London, Sydney and Toronto, 1972), pp. 146–47