Поля крови. Религия и история насилия

Армстронг Карен

Опять-таки религии можно лишить государство, но не народ. Армейские офицеры желали секуляризации, но в результате становились правителями благочестивых подданных, которые считали секуляризованный ислам нелепицей {1429} . Обладая широкими возможностями, эти правители объявили войну религиозному истеблишменту. На манер французских революционеров Мухаммад Али ограничил клириков прежде всего в средствах: лишил налоговых льгот и неотчуждаемого имущества (вакуф), служившего для них основным источником дохода, а также малейших намеков на власть {1430} . Этот жестокий натиск навсегда испортил в глазах египетских улема «имидж» современности, они были напуганы и оттого становились реакционными. Потом Насер дал задний ход и превратил улема в государственных чиновников. Столетиями они благодаря своим знаниям не только помогали народу разобраться в хитросплетениях исламского права, но и защищали народ от системного насилия государства. А теперь народ стал презирать их за холуйство. Так люди лишились ответственных и опытных религиозных авторитетов, понимающих многогранность исламской традиции. Пустоту заполнили самозваные религиозные вожди и радикалы, последствия чего зачастую были ужасными {1431} .

1429

Bruce Lincoln, Holy Terrors: Thinking about Religion after September 11, 2nd ed. (Chicago and London, 2006), pp. 63–65

1430

Daniel Crecelius, ‘Non-Ideological Responses of the Ulema to Modernization’, in Nikki R. Keddie, ed, Scholars, Saints and Sufis: Muslim Religious Institutions in the Middle East since 1500 (Berkeley, Los Angeles and London, 1972), pp. 181–82

1431

Gilles Kepel, Jihad: The Trail of Political Islam, trans. Anthony F. Roberts, 4th ed. (London, 2009), p. 53

Символом

секулярного насилия в мусульманском мире стал Мустафа Кемаль Ататюрк (1881–1938), первый президент Турецкой Республики. После Первой мировой войны ему удалось не пустить англичан и французов в Анатолию, сердце Османской империи, поэтому Турция избежала колонизации. Поскольку Ататюрк желал лишить ислам всякого юридического, политического и экономического влияния, на Западе им часто восхищаются как просвещенным мусульманским лидером {1432} . А ведь это был диктатор, ненавидевший ислам и называвший его «окаменелым трупом» {1433} . Со свойственной ему жесткостью он запрещал суфийские ордена, захватывал их имущество, закрывал медресе и присваивал вакуф. Более того, он отменил закон шариата, заменив его юридическим кодексом, который был во многом заимствован у Швейцарии и не имел смысла для большей части населения {1434} . Наконец, в 1925 г. Ататюрк упразднил халифат. В политическом плане халифат уже давно был формальностью, но все же символизировал единство уммы и ее связь с Пророком. В этот печальный момент истории суннитские мусульмане восприняли такую утрату как духовную и культурную травму. А одобрение Ататюрка Западом заставило многих думать, что Запад хочет уничтожить сам ислам.

1432

Alastair Crooke, Resistance: The Essence of the Islamist Revolution (London, 2009), pp. 54–58

1433

Bobby Sayyid, A Fundamental Fear: Eurocentrism and the Emergence of Islamism (London, 1997), p. 57

1434

Hodgson, Venture of Islam, 3, p. 262

Чтобы контролировать все более успешный класс торговцев, последние османские султаны систематически депортировали и убивали своих греческих и армянских подданных, которые составляли около 90 % буржуазии. В 1908 г. младотуркам, движению модернизаторов, удалось свергнуть султана Абдул-Хамида II. Они усвоили антирелигиозный позитивизм западных философов вроде Огюста Конта (1798–1857) и новый «научный» расизм – детище эпохи разума, весьма пригодившееся в эпоху империи. В ходе Первой мировой войны младотурки с целью создать сугубо турецкое государство отдали приказ о депортации армянских христиан (под предлогом нелояльности последних). Это привело к первому геноциду ХХ в., и совершили его не религиозные фанатики, а ярые секуляристы. Погибло более миллиона армян: мужчин и молодежь убивали на месте, а женщин, детей и стариков увозили в пустыню, где насиловали, расстреливали, морили голодом, травили ядом, душили и сжигали {1435} . «Я родился турком, – заявил врач и губернатор Мехмет Решид. – Армянские предатели нашли себе укрытие на груди нашего отечества. Это опасные микробы. Разве это не обязанность врача – убить микробов?» {1436}

1435

Donald Bloxham, The Great Game of Genocide: Imperialism, Nationalism and the Destruction of the Ottoman Armenians (Oxford, 2007), p. 59

1436

Цит. по: Joanna Bourke, ‘Barbarisation vs. Civilisation in Time of War’, in George Kassimeris, ed., The Barbarisation of Warfare (London, 2006), p. 29

Придя к власти, Ататюрк завершил расовую чистку. Столетиями греки и турки жили рядом по обе стороны Эгейского моря. Ататюрк же разделил регион и организовал массовое переселение народов. Грекоязычных христиан, живших на территории нынешней Турции, выселили в земли нынешней Греции, а туркоязычных мусульман Греции – в противоположном направлении. Неудивительно, что у многих представителей мусульманского мира западный секуляризм и национализм будет всегда ассоциироваться с этническими чистками, глубокой нетерпимостью и жестоким разрушением исламских институтов.

В Иране Реза-хан обхаживал вестернизированные верхи и средние классы, но не выказывал интереса к крестьянским массам, которые в итоге стали больше обычного полагаться на улема. По сути в стране формировались две нации: одна – модернизированная и другая – не только отлученная от благ современности, но и жестоко лишенная религиозных традиций, которые придавали смысл ее жизни. Вознамерившись строить государственную идентичность, основываясь не на исламе, а на древней персидской культуре, Реза-хан запретил Ашуру (день поминовения имама Хусейна), не позволял иранцам совершать хадж и ограничил полномочия шариатских судов. Аятолла Модаррис пытался возражать, но его арестовали и казнили {1437} . В 1928 г. Реза-хан издал закон о единообразии платья, и его солдаты штыками срывали с женщин накидки и рвали на куски прямо на улице {1438} . В Ашуру 1929 г. полиция окружила престижное медресе Файзия в Куме, и когда студенты вышли на улицу после занятий, их насильно переодели из традиционных одежд в западные. В 1935 г. полиции было приказано открыть огонь по мирной демонстрации в святилище восьмого имама в Машхаде: собравшиеся выступали против законов об одежде. Погибли сотни безоружных иранцев {1439} . На Западе секулярное национальное государство было призвано ограничить религиозное насилие, а многим тысячам людей на Ближнем Востоке секулярный национализм казался кровавой и губительной силой, лишающей их духовной поддержки и опоры.

1437

Moojan Momen, An Introduction to Shii Islam: The History and Doctrines of Twelver Shiism (New Haven, Conn., and London, 1985), p. 251; Keddie, Roots of Revolution, pp. 93–94

1438

Azar Tabari, ‘The Role of Shii Clergy in Modern Iranian Politics’, in Nikki R. Keddie, ed., Religion and Politics in Iran: Shiism from Quietism to Revolution (New Haven, Conn., and London, 1983), p. 63

1439

Shahrough Akhavi, Religion and Politics in Contemporary Islam: Clergy – State Relations in the Pahlavi Period (Albany, NY, 1980), pp. 58–59

Так Ближний Восток пережил жестокую инициацию в новую систему насилия и угнетения, созданную в колониальный период. Бывшие провинции могущественной Османской империи были грубо и почти в одночасье превращены колонистами в зависимый блок. Их законы заменяли иностранными кодексами, их древние ритуалы отменяли, а духовенство казнили, доводили до нищеты и публично

унижали. Окруженные современными зданиями, институтами и улицами в западном стиле, люди не узнавали свои страны. Словно дорогого друга обезображивает у тебя на глазах смертельная болезнь… Особенно сложный переход к современности выдался у Египта, который всегда был одним из лидеров арабского мира: прямое западное правление в нем продолжалось дольше, чем во многих других ближневосточных странах. Постоянное иностранное присутствие вкупе с нехваткой духовного и морального лидерства создали в этой стране глубокое чувство тревоги и унижения, до которого ни англичанам, ни новым египетским властям не было дела. Некоторые реформаторы, принадлежавшие к традиционной египетской элите, пытались противостоять этому растущему отчуждению. Например, азхарский шейх Мухаммад Абдо (1849–1905) предлагал увязать современные законодательные и конституционные порядки с традиционными исламскими нормами, сделав их более понятными. Ведь люди были настолько озадачены секулярной юридической системой, что Египет, по сути, превращался в страну без закона! {1440} Однако лорд Кромер, который полагал, что социальная система ислама «в политическом и социальном смысле отжила свой век», и слушать об этом не хотел {1441} . Аналогичным образом Рашид Рида (1865–1935), биограф Абдо, хотел организовать колледж, наравне с исламским правом знакомящий студентов с современной юриспруденцией, социологией и наукой: в этом случае они смогут модернизировать шариат, не выхолащивая его дух, а также построить законы на подлинной мусульманской традиции, а не чужеземной идеологии {1442} .

1440

Majid Fakhry, A History of Islamic Philosophy (New York and London, 1970), pp. 376–81; Bassam Tibi, Arab Nationalism: A Critical Inquiry, trans. Marion Farouk Slugett and Peter Slugett, 2nd ed. (London, 1990), pp. 90–93; Hourani, Arabic Thought in the Liberal Age, pp. 130–61; Hodgson, Venture of Islam, 3, pp. 274–76

1441

Evelyn Baring, Lord Cromer, Modern Egypt, 2 vols (New York, 1908), 2, p. 184

1442

Hourani, Arabic Thought in the Liberal Age, pp. 224, 230, 240–43

Однако этим реформаторам не удалось вдохновить учеников, которые продолжили бы их идеи. Значительно больший успех имел Хасан аль-Банна (1906–1949), основатель ассоциации «Братья-мусульмане» и один из наиболее позитивных лидеров, заполнивших духовный вакуум, созданный модернизаторами {1443} . Школьный учитель, изучавший современную науку, аль-Банна знал, что без модернизации не обойтись. Однако он полагал, что у египтян, с их глубокой религиозностью, она может быть успешной лишь в сочетании с духовной реформацией. Их собственные культурные традиции послужат им лучше, чем чужеземные (и по большому счету чуждые) идеологии. Аль-Банну и его друзей потрясало и расстраивало политическое и социальное смятение в Египте, а также разительный контраст между роскошными жилищами англичан и лачугами египетских рабочих в зоне Суэцкого канала. Однажды ночью в марте 1928 г. шесть учеников упросили аль-Банну перейти к действиям, красноречиво сформулировав охватившую многих растерянность:

1443

John Esposito, ‘Islam and Muslim Politics’, in Esposito, ed., Voices of Resurgent Islam, p. 10; Richard P. Mitchell, The Society of Muslim Brothers (New York and Oxford, 1969), passim

Мы не знаем, как на деле стяжать славу исламу и послужить благополучию мусульман. Мы устали от жизни в унижениях и запретах. Мы видим, что арабы и мусульмане лишены статуса и достоинства. Они не более чем наемники у чужеземцев… Мы не способны видеть путь действия так, как видишь его ты, и знать дорогу служения отчизне, религии и умме {1444} .

Той же ночью аль-Банна создал ассоциацию «Братья-мусульмане», которая положила начало широкой реформации мусульманского общества.

1444

Mitchell, Society of Muslim Brothers, p. 8; даже если эта история и эта речь апокрифичны, они отражают дух раннего братства

Ассоциация явно оказалась востребована: она превратилась в один из основных факторов египетской политики. К моменту убийства аль-Банны (1949 г.) она насчитывала 2000 отделений по всему Египту, причем была единственной египетской организацией, которая включала все социальные группы: государственных служащих и студентов, городских рабочих и крестьян {1445} . Никакой воинственности: делался акцент на социальной работе. «Братья-мусульмане» строили школы для детей рядом с мечетями и основали скаутское движение «Скитальцы», ставшее самым популярным молодежным движением в стране. Они организовали ночные школы для рабочих и курсы подготовки к экзаменам на право занимать государственные должности. В селах строили клиники и больницы, а скауты пытались улучшить санитарные условия в бедных районах, занимались медицинским просвещением жителей. Были основаны профсоюзы, знакомившие рабочих с их правами, – и на фабриках, где появлялись «Братья-мусульмане», рабочие могли молиться в мечети и получали достойную зарплату, медицинскую страховку и оплачиваемый отпуск. Все эти усилия показывали, что ислам не пережиток прошлого, а может стать серьезной силой, причем не только в духовном плане, но и в плане развития общества. Впрочем, это была палка о двух концах: деятельность «Братьев-мусульман» подчеркивала, что правительство не слишком печется об образовании и условиях труда. Поэтому они стали восприниматься не как помощь, а как угроза режиму.

1445

Ibid., 9–13, 328

Конечно, ассоциация не была совершенной: не хватало гибкости, самокритики и уважения к интеллектуальной сфере, а отношение к Западу было искажено колониальным опытом. Ее лидеры не терпели инакомыслия. Хуже того, со временем появилось террористическое крыло. После возникновения государства Израиль беды палестинских беженцев стали тревожным символом бессилия мусульман в современном мире, и некоторым показалось, что надо браться за оружие. Анвар Садат, будущий президент Египта, основал «общество убийц» для борьбы с англичанами в зоне Суэцкого канала {1446} . Другие военизированные группировки были связаны с дворцом и партией «Вафд», поэтому было, по сути, неизбежно, что некоторые «Братья» сформировали «тайный аппарат» («аль-джихаз ас-сирри»), который насчитывал около тысячи человек и был настолько засекречен, что большинство «Братьев» даже не слышали о нем {1447} . Аль-Банна осудил его, но контролировать был не в состоянии, а впоследствии «аппарат» внес мутную струю в ассоциацию и поставил под угрозу ее дальнейшее существование {1448} . Когда «аппарат» убил премьер-министра Махмуда ан-Нукраши 28 декабря 1948 г., «Братья» жестко осудили убийство, однако правительство воспользовалось случаем, чтобы принять меры против них. 12 февраля 1949 г. аль-Банна был застрелен на улице (почти наверняка по приказу нового премьер-министра).

1446

Anwar Sadat, Revolt on the Nile (New York, 1957), pp. 142–43

1447

Mitchell, Society of Muslim Brothers, pp. 205–06

1448

Ibid., p. 302