Ползучий плющ
Шрифт:
– Так утверждают ветеринары. Сам бы я сказал, что с доберманом. Так есть новости?
– Пока ничего, – сказал Сэм, толкая дверь ладонью и твердо глядя на собаку. – Парк обыскивают, а мы опрашиваем всех, кто мог видеть ее вчера. Вы уверены, что собака не укусит?
– Абсолютно. Приходящие к нам дети используют ее как табуреточку для ног и практикуются на ней в парикмахерском искусстве. Я запру Дейзи в кухне. Проходите, пожалуйста, в гостиную.
Переглянувшись, полицейские прошли по длинному, темному коридору, выложенному плиткой какого-то необычного рисунка
Полицейские выбрали ее, но оказались, по всей видимости, в кабинете. Здесь стояли два письменных стола: один безупречно аккуратный, бумаги на нем были разложены по проволочным лоткам; вся поверхность второго была завалена беспорядочными кипами детских учебников, бумаги, грудами коробочек, ручек и компьютерных дискет, которые лежали еще и на углах нескольких выдвинутых ящиков.
– Думаешь, это гостиная? – спросил Сэм Хэррик.
– Нет. Это наш кабинет, – сказал позади них Бен Уэблок. – Пойдемте.
Теперь, когда собака ее не отвлекала, Кэт Лейси смогла хорошенько разглядеть хозяина дома, и ей, пожалуй, понравилось его длинное, морщинистое лицо, усталые, добрые глаза и полные губы. Его обвислые седеющие волосы казались такими мягкими, словно он только что их вымыл, и еще он, видимо, порезался, когда брился, а может, чем-то поцарапал шею. Сразу под подбородком у него красовались две тонкие красные отметины, уже покрывшиеся корочкой. Сержанту не хотелось восстанавливать его против себя, делая пометки, но она внимательно рассмотрела Бена Уэблока, чтобы потом включить в отчет подробное описание его внешности.
Явно не подозревая о ее интересе, он повернулся и повел их в обшарпанную, но уютную комнату со столь же потертым ковром неопределенного цвета – между бежевым и коричневым. Помимо пары уродливых столов из поцарапанного темного дуба, в гостиной стояли четыре мягких на вид кресла, обитых выцветшим ситцем разного рисунка, и продавленный диван. Вдоль одной из стен во всю ее длину шла книжная полка, набитая книгами в твердых переплетах, туда же была втиснута и стереосистема, какая подошла бы серьезному музыканту. Это был единственный дорогой предмет в комнате, и, в отличие от всего остального, на нем не оказалось толстого слоя пыли.
– Вы действительно совсем ничего не нашли? – спросил он, снова повернувшись к ним. – Это просто невероятно.
– Пока ничего нет, сэр, – ответила Кэт. – А мы хотели задать вам несколько вопросов.
– Почему мне? О, прошу вас, садитесь.
– Спасибо. Вы должны понимать, сэр, что нам нужно выяснить, когда вы в последний раз видели Шарлотту и где вы были вчера между, скажем, двумя тридцатью и четырьмя
– Вы полагаете, что я имею отношение к случившемуся? Это смешно!
– Во всем этом нет ничего смешного, сэр. И у вас должна быть совсем уж веская причина не сообщать нам, где вы были, – вступил Сэм Хэррик с большей агрессивностью, чем, по мнению Кэт, требовалось. Она подавила вздох при мысли о том, что ей предстоит еще раз объяснить ему: от людей добиваешься больше, когда в твоем присутствии они чувствуют себя комфортно, а не когда ты стучишь кулаком по столу, держишься заносчиво или оскорбляешь их.
– Когда вы видели ее в последний раз? – спокойно спросила она.
– Я никогда ее не видел.
Кэт застыла, так и не опустившись в глубокое кресло, обитое плотным кретоном с блеклым узором из попугаев и пальм.
– Никогда? Но она же ваша дочь, не так ли, сэр? – спросила Кэт. Она позволила себе усесться как следует и разгладила черную льняную юбку на коленях.
– Честно говоря, – в его легкой улыбке была горечь, – я всегда в этом сомневался.
– Значит, в таком случае… – Кэт сверилась с имевшимися у нее записями, – отец ребенка Роберт Хит?
– Нет. Он появился позднее.
– Вот как. Тогда кто он? Вы знаете?
– Нет. Выбор весьма велик. Вам придется выведать это у Антонии. Если вы сумеете это сделать, вы добьетесь большего, чем когда-либо удавалось мне.
Сэм Хэррик открыл рот, но Кэт остановила его, нахмурив лоб. Это был слишком уж деликатный – и важный – вопрос, чтобы Сэм тут напортачил.
– Именно поэтому вы и расстались? – спросила она, не ожидая в ответ ничего, кроме резкой отповеди.
– Не совсем, – сказал Бен Уэблок. Готовность, с которой он ответил, удивила ее. – Но я не понимаю, какое это имеет отношение к Шарлотте.
– Все может иметь отношение. Мы пока ничего не можем сказать. Вы должны понимать это, сэр. При расследованиях такого рода, когда в опасности ребенок, не считаются ни с чьими чувствами.
– Да. Тут вы правы, сержант. Простите. Просто, боюсь, рана еще слишком свежа, даже спустя четыре с половиной года. И я не люблю об этом говорить. Пожалуй, сначала я мирился с романами Антонии, потому что считал, что важнее всего поддерживать ее. Потом, когда я познакомился со своей второй женой, для меня стали важны и другие вещи. И тогда я перестал ее поддерживать. Это ясно?
– Да. Спасибо. Очень любезно с вашей стороны ответить так откровенно. Когда точно ваша первая жена сказала вам, что беременна?
– Когда поняла, что я больше не играю в ее игры, – неохотно ответил он. Потом, словно что-то в сочувственной, поощряющей улыбке Кэт подействовало на него, он добавил: – После того, как я заставил ее съехать, она пришла сюда однажды вечером и сказала, что мы будем родителями. Теоретически это было возможно, но тогда я ей не поверил. Сейчас – не знаю. Она никогда не думала, что я найду другую. Думаю, ее заявление было местью за то, что это произошло. Понимаете, она как-то слишком легко отказалась от идеи заставить меня поверить в мое отцовство, чтобы оно было правдой.