Поменяемся?
Шрифт:
Прозрение наносит сокрушительный удар по моей совести. Оказывается, я хреновый человек. Настолько увлеклась собственными переживаниями, что напрочь забыла о чувствах Лианы. Черти в аду уже греют для меня котёл. Мало того, что умудрилась увлечься парнем подруги, так я ещё и стала видеть в ней соперницу.
— Я никогда не хотела, чтобы Лиане было больно, — шёпотом говорю я, глядя в сторону. — Поэтому тебе прямо сейчас лучше свалить из моего офиса.
— Я не хочу никуда сваливать.
— А тебя никто и не спрашивает, — рявкаю я, гневно впиваясь в Рафаэля взглядом. —
— Я думаю о тебе, — перебивает он. — Гораздо чаще, чем мне бы хотелось. Если был хотя бы шанс перестать — меня бы здесь точно не было. Ситуация со всех сторон говно, я же не идиот. Тут и страдающий Витя, блядь, и ваша с Лианкой дружба. Но не могу я ничего поделать, понимаешь? Уже месяц на диване сплю… Скоро, блядь, сколиоз заработаю. В магазине у себя прописался.
От поднявшихся волнения и неверия я тереблю подол твидовой юбки. Столько слов за один раз, и все они как будто бы намекают…
— Насчёт дивана ты, как минимум, преувеличил, — я решаю не сдаваться так просто. — Ваша с Лианой комната находилась по соседству от нашей, забыл? И слышимость была прекрасной.
Рафаэль непонимающе хмурится.
— И что с того?
— А то, что было слышно всё, — я делаю нажим на последнем слове.
— Всё — это как мы с Лианой полночи срались? Выебан вчера был только мой мозг, если тебя это беспокоит. Ну и спина, конечно, потому что мне опять пришлось спать в кресле. Это проклятие, блядь, какое-то, честное слово.
Черти гарантированно точат вилы, предвкушая, как будут тыкать ими мою задницу. Но что я могу поделать? Признание Рафаэля в том, что вчера у них с Лианой не было секса, делает меня по-идиотски счастливой. Приходится даже старательно напрягать все мышцы лица, чтобы не начать улыбаться.
— Что с тобой? — озабоченно переспрашивает он. — Ты как будто сейчас расплачешься.
С контролем мимики я, видимо, немного переборщила.
— Тебе показалось, — бормочу я, запихивая ручку в органайзер с видом, словно только это сейчас и имеет значение. — Чай или кофе будешь?
— От кофе бы не отказался, — в голосе Рафаэля слышится заметное облегчение.
Расправив плечи и сделав серьёзное лицо, я поворачиваюсь в сторону кухни. Желание улыбаться прошло. Теперь сердце взволнованно колотится, а в голове ухает невесть откуда взявшаяся фраза: «Что-то будет, что-то точно будет».
— Тебе с сахаром, напомни? — уточняю я, поравнявшись с Рафаэлем.
Его взгляд касается моей переносицы и стекает к верхней губе.
— А ты уже не помнишь?
И голос звучит низко и хрипловато, отчего под пупком екает.
Не сумев выдавить из себя ни «да», ни «нет», я неопределённо пожимаю плечами.
Секунды капают между нами медленно и напряжённо. Мне бы развернуться и продолжить идти куда шла: варить двойную порцию фильтра с тремя ложками сахара — я, разумеется, помню о его предпочтениях, но ноги отчего-то перестали слушаться. Или я в действительности не хочу никуда идти.
Не разрывая нашего зрительного контакта, Рафаэль делает шаг вперёд. Запах
— Ладно, без кофе перебьюсь, — эти слова проникают мне в рот вместе с терпким вкусом поцелуя.
56
Его губы касаются моих, и мир вокруг, словно по щелчку, растворяется, оставляя после себя лишь ощущения. Больше нет ни офиса, ни всей той неразберихи между нами четверыми. Только я и Рафаэль, его ладонь на моей талии и тёплое, требовательное дыхание.
В поцелуе нет ничего криминального, — убеждаю себя я, обвивая руками его шею. — Все целуются. В восемь лет я поцеловала соседа-первоклассника, хотя он был против, полагая, что после этого нас ждёт свадьба. И ничего, никто не умер. А Рафаэль даже не против. Сейчас мы немного поцелуемся в знак примирения, а потом пойдём пить кофе.
Поцелуй сам собой становится глубже, дыхание Рафаэля утяжеляется, и моё тоже. То ли потому, что нам уже вот-вот перевалит за тридцатник, то ли из-за возбуждения.
Я точно знаю одно: происходящее — больше, чем физическое притяжение. В этом поцелуе — годы нашей странной дружбы, тоска по последней ночи в горах и попытка убедиться в том, что эта непреодолимая, упрямая тяга, портящая всё, взаимна.
Пальцы Рафаэля скользят по моей спине, сминая кожу сквозь свитер и оставляя за собой горячий след.
Это просто поцелуй, — повторяю я себе, прижимаясь к нему сильнее.
Это всё ещё просто поцелуй, — пищит внутренний голосок, когда его ладонь спускается к бёдрам. Говорю же, я та ещё страусиха.
Надо сказать, что нам пора остановиться. Обязательно надо, потому что только так будет правильно.
— Ещё, — нелогично выдыхаю я, встав на цыпочки.
Рафаэль словно ждал моей отмашки. Его рука забирается мне под юбку, гладит мои кашемировые колготки.
— Даже останавливать не будешь? — его хриплый голос вибрацией проносится по моей скуле.
Я мотаю головой. Мы же просто целуемся. Ещё пара минут, и я, конечно, скажу «стоп». Просто мне нравится, как он пахнет, и вкус его рта тоже, что, между прочим, бывает нечасто. Помню, в школе у одноклассника… Хотя нет, к чёрту воспоминания.
Я осознаю, что происходящее перестаёт быть безобидным, когда мне на ягодицу опускается горячая, чуть загрубевшая ладонь и сжимает. Касание кожи к коже заставляет меня глухо ойкнуть и непроизвольно закатить глаза. Нет, всё-таки дело не в приближающемся тридцатнике, а в диком, неконтролируемом возбуждении. По шкале от одного до десяти — твёрдая двадцатка. Чувствую себя пони, напичканной лошадиной дозой конского возбудителя. Вот такой каламбур.