Помни о микротанцорах
Шрифт:
– При быстром замораживании информация не сохраняется, – возразил Гектор, – кристаллы льда в любом случае принимают форму микроскопических ножей и разрезают перегородки между клетками. Разве что глюкотиновый шок?
– Это само собой.
– Тогда возможно, – неопределенно сказал Гектор.
– Нет, невозможно. Я вырастил это тело. Но я воспитывал Миру как родную дочь. Она не знает, кто она на самом деле. То есть, она подозревала, но я убедил ее, что она на самом деле моя дочь. У меня даже есть справка генетической полиции. И уже не в этом дело. Просто она нормальный маленький человек. Если я запишу на нее чужое сознание, она сама умрет. Я не могу этого сделать. Она любит петь и рисовать.
Зачем они это делают? Они боятся вымирания?
– Вы уже прочли?
– Да. Запрещено все, что только можно придумать. За все – максимальное наказание. На нас катит средневековье. Скоро людей начнут сжигать на кострах. Вы думаете, что они это примут? Зачем?
– Затем, что человечество уже вымерло, – ответил Гектор. – Наши гены отличаются от генов шимпанзе всего на один процент. Но в прошлом веке уровень загрязнений и радиации повысился настолько, что начались спонтанные мутации. И общий генофонд человечества начал меняться. Мы уже на две трети процента отличаемся от людей девятнадцатого века. Пройдет несколько тысяч лет, наши гены перемешаются и люди будущего станут совсем непохожи на нас. Поэтому я говорю, что мы с вами уже вымерли. Есть лишь одно средство замедлить процесс: выбраковка всего генетически нестандартного и искоренение генетической преступности. Вы читали положение тринадцатое к новому кодексу?
– Нет, – ответил Валин.
– Любые клоны будут усыпляться без всякого судебного разбирательства. Только тройная экспертиза – и укол в вену. Клоны уже давно объявлены не-людьми. С ними никто не церемонится. Убийство клона не считается преступлением. Но до сих пор соблюдались хотя бы какие-то формальности. Теперь не будет даже суда. Просто эспертиза и смерть. И не обошлось без церкви.
Церковь одобряет. В каком-то смысле они правы. Сейчас каждый сумасшедший способен изменить свои гены и даже передать испорченные гены по наследству.
Поэтому малейшее послабление – и человечество вымрет мгновенно. Теряется перспектива, теряется смысл жизни. Люди перестанут творить, если узнают, что через сто лет человечество исчезнет. Если они перестанут творить, они начнут разрушать – и вымрут гораздо быстрее. Поэтому законы будут только ужесточаться.
– Этого следовало ожидать. Но мы будем драться.
– Драться бесполезно. Нужно прятаться.
– Как?
– Для начала вам нужно выспаться, – сказал Гектор. – Как только вы проспите двенадцать часов подряд, вы увидите мир в другом свете. Долгий сон прекрасно действует на мыслительные способности.
– Каждый раз, когда у моей дочери приступ болезни Гордона, – сказал Валин, – умирает один человек. Человек, которого она ненавидела. Мира всегда знает, кто будет этим человеком. Она знает почему это происходит, но никогда не скажет.
Дело не в том, что люди боятся смерти всего человечества. Они боятся иметь клона рядом с собой. Клон приносит смерть. Они сами боятся умереть.
5
– Пап, зачем ты берешь этих дебилов? – клянчила Катя, – Возьми меня.
– Кого угодно, только не тебя.
– Я крутая.
– Не говори этого модного слова.
– Ты отстал от жизни, папа. Это слово стало модным сорок лет назад, еще при твоей молодости. И тогда же оно стало пошлым. Но на самом деле его впервые употребил русский писатель Андрей Белый, году примерно в 1901м, в одной статье.
Так что это очень благородное слово, с родословной. Если не веришь, то спроси мой Вриск.
Катя
Они лежали на пляже. Излучина реки быстро несла бутылочно-зеленый поток, огибая два маленьких островка, заросших низкими ивами и голубоватыми пышными блистами. Песок был бархатно мягким, полупрозрачным, светло-голубым – настоящий шедевр силикатной индустрии. У берегов он придавал воде ту синеву, которую можно встретить лишь в открытом море в безветренный сияющий солнечный день. На глубине вода приобретала естественный цвет, а в широкой заводи, под стволом старой упавшей березы, среди островков ярко-зеленой ряски она была таинственно черной, тягучей и чуть масляной, как крепко настоянный липовый чай, с ярко-желтыми световыми взрывами крупных цветов.
На пляже расположились десяток голых людей и десяток одетых в плавки.
Некоторые лежали в обнимку или целовались. За последние двадцать лет отношшение к сексу сильно изменилось. Давно исчезли венерические болезни, а идеальные генопротекторы на сто процентов защищали от беременности. Секс перестал быть опасным, им стали заниматься все подряд и где попало. Сексуальные запреты были объявлены мазохизмом. Сейчас сексом занимались даже дети и это никого не волновало: что плохого в том, чтобы получить бесплатное, и при этом полезное для здоровья удовольствие? Даже маленькие дети и старики, не способные на большее, играли в монетку – эротитескую игру, которая бы шокировала бы добропорядочных жителей двадцатого века. Насыпаешь в трусики пригоршню мелких монет, которые нужно подсчитать наощупь – и так далее.
– Они не такие уж и дебилы, – сказал отец. – Серега и Лорик меня еще ни разу не подводили.
– Они пьют, этого достаточно.
– Я могу их держать в руках.
– Конечно можешь. Конфетку дай?
Он протянул Кате конфеты и лег на спину, надвинув кепку на глаза. Он видел ее, сосредоточенно жующую, и проходящих парней, глядящих на ее мини-купальник.
Еще год или два и она станет взрослой. Но это не значит, что прибавится проблем.
Он правильно ее воспитал. Она такая, что сможет справится с любой проблемой и горе тому человеку, кто станет у нее на пути. Наверное, это семейное, наверное, это в генах.
– Пап, смотри, какая красивая обертка. Зеленое с золотым, вот такой оттенок.
Впрочем, она пока еще совсем ребенок. Ребенок до такой степени, что может восхититься конфетной оберткой.
– Ты уже четырнадцать лет ешь эти конфеты, – сказал он.
– Ну и что? А заметила только сейчас. Это как с человеком: неважно, сколько ты его знаешь, хоть сто лет. А потом один раз посмотришь внимательно и видишь очень хорошего человека и жалеешь, что столько лет его не видела.
Нет, совсем уже не ребенок, – подумал он и снова сел. Солнце светило слишком жарко. На пол пути к островкам из воды возвышался тренажер для прыжков и несколько сельских детей пытались разучить на нем сальто вперед. При каждом неправильном прыжке тренажер жалобно свистел, объявлял прыгнувшему о его главных ошибках и выдавал наилучший возможный совет. Все это, вместе с детскими комментариями, было прекрасно слышно с берега и создавало постоянный шумовой фон.
– Это будет опасная поездка, да? – спросила она.
– Что-то в этом роде.
– Кого-нибудь убьют?
– Не преувеличивай. Причем здесь это?
– Но ты ведь сидел в тюрьме за убийство.
– Кто тебе сказал? Я дважды сидел в тюрьме за генетические преступления.
– Первый раз ты сидел за убийство. Не возражай, я все знаю. Можешь не комментировать.
– Это была судебная ошибка.
– Наверное. Но если ты берешь с собой четырех бойцов, то дело будет серьезное. Может быть, тебе потребуется медицинская помощь. Возьми меня.