Помни обо мне
Шрифт:
— Как это для вас ни прискорбно.
— Знаешь, твое самодовольство…
— Не самодовольство, а историческая закономерность. Разве мы живем не в лучшие времена?
— Но ты-то чем лучше папы?
— Верностью принципам.
— Что же это за принципы?
— Коммунистические!
— Мы уклонились от непосредственной темы разговора, — вернул я своих собеседников к конкретному предмету спора. — Мне тоже думается, что Юре не стоит так легко отмахиваться от университета.
Юра одарил меня убийственным взглядом.
— Закончим, —
Разговор не слишком приятный! Резкости говорили обе стороны, но особенно резок был Юра…
Филистер посчитал бы спор сына с родителями явлением негативным: отцы и дети! Столкновение поколений!
А я так не считаю, это был полезный разговор, в нем содержалось положительное начало, такой разговор закономерен, он должен, должен был возникнуть по тому или иному поводу.
Мало сказать, что я знаком с Зарубиными, я знаю Сергея Петровича и Анну Григорьевну, они превосходные люди, умные, честные, отзывчивые, иначе они не смогли бы воспитать Юру таким, какой он есть.
Прямолинейность Юры может производить неприятное впечатление, а кое-кто, возможно, назовет ее невоспитанностью. Но воспитанность — понятие условное. Когда-то воспитанностью называлось умение скрывать свои мысли и делать вид, что уважаешь людей, которых заведомо не уважаешь. Что поделать, если старшие Зарубины выросли в обществе, несвободном от ложных понятий. А Юре это не нужно. Ему не нужно притворяться, он хочет не уживаться, а жить с людьми, это разные вещи.
Слишком много хорошего вложено в Юру его же родителями, школой, комсомолом, всем нашим обществом, чтобы требовать от него каких-то компромиссов. Для Юры благополучие душевное важнее благополучия материального, для него важнее слышать голос своей совести, чем внимать сентенциям о вреде табака, от кого бы они ни исходили.
Будь самим собой!
Только это я и могу пожелать Юре, и его счастье, что он живет в обществе, которое может позволить людям быть самими собой.
А то, что он повздорил с родителями? Что ж, не всегда можно обойтись без этого, индивидуальности не только притираются друг к другу, но и сталкиваются.
Зарубины — хорошие люди, и я не сомневался, что старые и молодые Зарубины в конце концов обретут взаимопонимание.
Вскоре после разговора с родителями Юра вновь появился у меня.
Он точно повзрослел, даже шаг его стал размашистее и тверже.
— Советовались?
— Советовался.
— Можно? — Он придвинул стул и сел против меня с таким видом, точно пришел на урок. — Слушаю.
Но я не торопился.
— А как дома?
— Смирились. Как и следовало ожидать. Пригрозил, что уйду в общежитие. Мама даже пришла ко мне ночью. Плакала. Жаловалась на сердце. Она на самом деле страдает стенокардией. Твердила о призвании ученого. «Когда-нибудь ты поймешь, пожалеешь». Но я не мог. Вы понимаете, я не мог
Я понимал. Впервые в жизни Юра вступил в борьбу за то, что называется идеалами. Мать твердила о призвании ученого, а сын, сам того отчетливо не сознавая, ощущал призвание быть человеком.
— Где-то я промазал в своих поисках…
Мне припомнилась ироническая улыбка в глазах моего друга.
— Знаете, я посоветовался с одним человеком. Если иметь в виду технику раскрытия преступлений, сказал он, для начинающего ваш Юра действовал совсем не плохо. Но… все это на уровне Шерлока Холмса. Ваш подопечный начитался приключенческой литературы.
Тут Юра сделал движение, желая меня прервать.
— Знаю, знаю, — продолжал я. — Вы не поклонник детективов, но я передаю то, что услышал. Чем вызвано наше неуважение к детективным произведениям, как бы ни были они хороши? Тем, что их авторы недостаточно исследуют человеческие характеры. Холмс умен, образован, квалифицирован, но… не умеет проникать в тайны человеческой психики. А когда уголовное дело исследует большой художник, он неизбежно выходит за пределы жанра и создает подлинное произведение искусства. В этом и заключается разница между Достоевским и Конан Дойлом.
Юра попытался возразить:
— Однако преступления все-таки чаще раскрывают Конан Дойлы, нежели Достоевские?
— Обыденные преступления. Карманные кражи. Чтобы схватить человека за руку, не требуется знать его характер. Вы пошли по облегченному пути.
— Я сделал все, что в моих силах…
— Подождите. Это не мои слова. Вы хорошо действовали. Заподозрили Щеточкину, узнали адреса, обратились за помощью в милицию… Все правильно, за исключением того, что вы исходили из неправильной предпосылки. Вы сами говорили, что не встречали девушки чище Тани, и… приписали ей низменные побуждения.
Юра возмутился:
— Когда я так говорил?!
— Притон. Спекулянты. Жулики. Как могла с ними связаться Таня, если она такая, какой вы ее рисуете? Вы пошли по пути тривиального мышления. Произошло нарушение каких-то общепринятых норм, и вы сразу приписываете нарушителям самые низменные мотивы.
— Но ведь так всегда и бывает.
— А если они руководствовались возвышенными мотивами?
— Разве это возможно?
— Ничто дурное не способно увлечь Джульетту. Ее могут увлечь чувства, идеи. Может быть, ошибочные, но в своем роде красивые…
— Непонятно…
— Никогда еще борьба идей не достигала такого накала, как в наше время. Думаете, нет честных идеалистов, честных капиталистов, даже честных королей? Мы-то знаем, что они обречены, но они ведь уверены в обратном! Выражаясь языком оперативных работников, вы правильно взяли след, но неправильно определили мотивы преступления. Вот причина вашей неудачи. Вы упустили из виду одно звено. Мой консультант сказал, что начинать надо было с того самого священника, к которому водила Таню Прасковья Семеновна.