Помни обо мне

Овалов Лев Сергеевич

— В этом нам с вами не столковаться: вы считаете источником познания свойства нашего ума, а я — объективные закономерности природы.

— Ах, милый человек! Чтобы достичь высшей премудрости, нельзя ограничиваться скудным запасом знаний, который предоставляет в наше распоряжение житейский опыт…

Он опасный человек, этот просвещенный поп, но Юра не поддается его софизмам и, чем лучше понимает хитроумность своего противника, тем большую тревогу испытывает за Таню.

Доброта, доброжелательность, терпимость… Ципельзон

хвалит своего соседа по квартире. Конечно, с Успенскими легко жить, с ними не поссоришься, они уступчивы, не мелочны, даже великодушны, всегда готовы сбегать для больного соседа за лекарством в аптеку, ни один хрупкий и жалостливый обыватель ни в чем не осудит Николая Ильича.

Юра и читал, и слыхал о попах-стяжателях, о попах-развратниках… Таких разоблачить просто! Попробуй кто проявить к Тане нечистоплотный интерес — она сама даст такому отпор. Мерзость легче раскрывается перед людьми, чем одетая в нарядные одежды тонкая духовная проповедь. Такие, как отец Николай, не торопятся обращать людей к богу, дают им время подумать, погрузиться в себя, исподволь затягивают в лабиринт сомнений и неразрешимых вопросов, каждому предоставляют возможность самостоятельно искать бога… Вот чем опасен этот незлобивый и честный священник!

— Вы опасный человек, Николай Ильич, — откровенно признается Юра. — Опасный тем, что под религиозные понятия пытаетесь подвести научную основу.

— Бог создал меня по своему подобию, — возражает Николай Ильич. — Поэтому человеку свойственно мыслить.

— Вы и погубили Таню, убедив ее в существовании бога.

— Я же не гибну от этого?

— Вы натура уравновешенная. А Таня слишком эмоциональна.

Да, Николай Ильич противник крайностей! Не надо, мол, противопоставлять себя обществу, в него надо проникать исподволь, тише едешь — дальше будешь…

— Но ведь с ней еще ничего не случилось?

— Случилось!

Николай Ильич с опаской взглянул на Юру.

— Связалась с какими-то странными людьми, подпала под их влияние…

— Расскажите.

В голосе Николая Ильича звучит даже требовательность.

И Юра со всей своей непосредственностью откровенно поведал священнику о своих приключениях: о Щеточкиной, о Раисе, о Бескудникове, о поездке в Ярославль…

— Все это гораздо серьезнее, чем вы даже думаете, — задумчиво произносит Николай Ильич. — Прасковья-то Семеновна что говорит? Куда ушла Таня?

— Ничего не говорит. Говорит — в странство.

— Какое странство?

— Ну, на богомолье.

Николай Ильич даже подался вперед.

— Вы сказали: странство.

— Богомолье, странство… Не придирайтесь к словам. В общем, ушла искать бога.

Но Николай Ильич как-то особенно насторожился.

— Подождите, Вопрос мой серьезнее, чем вам кажется. Откуда взяли вы это слово?

— От Прасковьи Семеновны.

— А она откуда?

— Что-то в этом роде сказала Таня, когда прощалась с ней.

Николай

Ильич помрачнел.

— Вы даже не представляете, как много сказала она этим словом. Этим термином пользуются лишь в одной секте…

— Дело не в терминах.

— Да это та самая вешка, которая показывает, куда ушла Таня! Вы слышали что-нибудь о бегунах?

— Не помню, может, и читал…

— Это одна из самых опасных ересей. Бегуны, скрытники. Теперь они зовутся — истинно-православные христиане странствующие…

Николай Ильич всерьез взволновался. Он и чашку отодвинул, и стул; любит сидеть, а тут принялся ходить; всегда бледен, а тут порозовел…

Встал и Юра.

— Почему вы думаете, что Таня попала именно в эту секту?

— Вы сами сказали — ушла в странство. Вступают в секту и уходят в странство.

— Зачем?

— Искать бога, молиться! — Николай Ильич даже всплеснул руками. — Этакая доморощенная российская мистика. Скрываются от людей, истощают себя, молитвами доводят себя до одурения… — Он подошел к сестре: — Что делать?

Катенька укоризненно посмотрела на брата:

— Ах, Коля…

— Что Коля? — с тревогой переспросил Николай Ильич. — Ну, что?

— Может быть, вообще не нужно заниматься… — тут она бросила на Юру виноватый взгляд, -…богоискательством. Молодежи и без того хватает забот…

— Замолчи! — с досадой оборвал ее Николай Ильич. — Нельзя сравнивать христианскую философию со всякими извращениями!

На мгновение все замолчали, стало слышно, как где-то за стеной бодро тараторит громкоговоритель.

Николай Ильич приблизился к Юре.

— Таню надо спасти! Надо спасти! — нервно повторил он несколько раз. — Ее нельзя оставлять в плену у этих фанатиков. Что вы будете делать?

— Искать, — насмешливо проговорил Юра. — Я уже сказал.

— Не так это просто, на то они и скрытники! — воскликнул Николай Ильич. — Придется потратить много времени, много труда…

— Это меня не пугает, — спокойно сказал Юра. — Вы-то чего волнуетесь?

— Как же не волноваться? — воскликнул Николай Ильич. — Вырвать ее надо из этой ереси! Я же говорю — фанатики! Они до того ослеплены ненавистью ко всему новому, что готовы весь мир ввергнуть в междоусобную войну, ни с чем не хотят мириться…

— Полагаете, ваш бог лучше?

— Я не хочу сейчас спорить, я хочу вам помочь, — строго произнес Николай Ильич. — Поиски будут хлопотны и… обременительны… — Он полез в карман, протянул Юре деньги: — Хочу помочь. Тут двести рублей. Вчера получил жалованье. Найду еще…

На этот раз порозовел Юра:

— Зачем это?

— Но я действительно хочу помочь… — Николай Ильич и стеснялся и настаивал. — Расходы будут обременительны, и моя совесть…

Он действительно добр, но одновременно и суетлив, и жалок, этот неожиданно растерявшийся попик, и Юра вдруг почувствовал к нему легкое презрение.