Помощник китайца
Шрифт:
– Ей не нравились коммунисты?
– Ей было все равно. Она любила выпить, покушать, поболтать. Она не любила работать, удачным образом получила травму на пилораме и двадцать пять последних лет своей жизни провела, сидя на кровати в комнате. Она тоже была из деревни. Когда умер Сталин, то все или плакали, или радовались, а прабабушка купила бутылку водки, выпила, а потом легла спать.
– Нет, тогда она не диссидентка.
– Да, я не так выразился. Но, понимаете, ей было все равно. Это, по-моему, хуже, чем диссидент. Она не поддавалась этому гипнозу, этой пропаганде. А под старость лет вообще устранилась от всей этой дурацкой жизни.
Да, ей
Все ее истории, которые она выдумывала на старости лет, оканчивались неизменными ста рублями и медалью. Видимо, это был потолок ее представлений об успехе, и она, скорее всего, рассудила, что драть себе задницу ради такой мелочи не стоит. И врагом народа она не была. Я думаю, что не существовало такого пряника, на который она бы покусилась, и такого кнута, которого бы она испугалась. Она была очень сильная, некрасивая, хитрая и быстрая на язык. И, по-моему, ей было плевать на свой гусиан.
Мне не нравятся такие люди, но я им завидую. С такими, как она, никакого коммунизма не построишь. Вообще ничего не построишь. Хотя, конечно, ее нельзя назвать диссидентом, - слишком здоровое сердце в девяносто с лишним лет. Перед тем, как она умерла, лечащий врач сказал, что ее сердце работает, как часы.
Скорее для нее подходит слово пофигист, только я не знаю, как это будет по-английски.
Она тоже лежит на Востряковском кладбище.
Мы курим с преподавательницей китайского, с нашей основной, русской преподавательницей, на закиданной окурками институтской лестнице.
– Может быть, Сергей, вам все-таки стоит отказаться от того, чтобы подрабатывать, и уделить побольше времени учебе? Я, конечно, понимаю ваше положение, но вы рискуете слишком отстать.
– Попробую, я и сам понимаю.
– Вы выбрали слишком сложный язык. Кстати, почему вы пошли именно на китайский? По чьим-то стопам?
Сун и другие китайцы не задают подобный вопрос, им, наверное, кажется это само собой разумеющимся - не вьетнамский же, в самом деле, учить! Все остальные окружающие меня люди спрашивают об этом обязательно. И я каждый раз злюсь, потому что не знаю, что ответить.
– Я вообще-то хотел на монгольский.
– Ну ладно, тогда поставлю вопрос по-другому - чем вы хотели бы заниматься после окончания института? Вы думали об этом?
Думал тысячу раз, только без толку все. Хуже от этого становится, если представляешь будущую жизнь. Хватило у меня сил на то, чтобы сбежать из технического вуза и поступить на восточные языки, а дальше что?
Однокурсники успевали учиться, да еще и получали наслаждение от "студенческой жизни" - крутили романы, устраивали вечеринки party с дорогим вином и разговорами о загранке, ходили на концерты. Институтские годы
"Дед твой, знаешь, как учился - он даже в туалете учился. Чтобы времени не терять. Возьмет английскую книжку и сидит с ней там, слова учит.
– Бабаня указывала на портрет на стене.
– Ведь и работать приходилось, и голодать, и учиться - все сразу. Он-то с четырнадцати лет работал. Вот какая была тяга к учению". Бабаня, наверное, предлагала его мне как тот самый пример для подражания. "А ты? Мудя зачесались - тут же ребенка состряпал, а больше-то ничему и не выучился".
"Преступники. Это банда преступников во главе с Усатым, которая уничтожила страну.
– Отец, нацепив на нос очки, смотрел съездовские сериалы по телевизору.
– Почитай Шаламова". Позже, правда, он советовал мне прочитать уже совсем другую книгу - "Вся королевская рать". Так что революционный предок как пример никак не подходил, а заодно отпугивал от любого рода общественной деятельности.
Сам отец показывал мне пример человека, отдававшего своему институту, своим студентам и аспирантам всего себя. Он никогда не мог полностью отгулять свой отпуск. Но все же на пару-тройку недель уезжал летом на Север - путешествовал, охотился, рыбачил. Его уверенность позволяла ему сохранять до самого конца жизни удивительную энергию и работоспособность. Он верил в незыблемые и вечные ценности, в идеалы и истины и сражался за них.
Я никогда не ощущал себя уверенным человеком. Я, наверное, был для этого слишком слаб и не чувствовал в себе силы сражаться за что-то или против чего-то. Для этого, прежде всего, необходимо быть твердо-натвердо уверенным в своей правоте. А с уверенностью у меня дела обстояли, по-моему, очень плохо, несмотря на все старания отца привить мне ее.
В некоторых вопросах разобраться было несколько легче, например, в том, что касалось защиты женщин. Женщин нужно защищать. Лет в десять у меня возник вопрос: "А плохих тоже защищать?". "Плохих тем более", - отец не знал колебаний. С мужчинами уже было сложней - зачастую нужно сразу бить в рыло, но иногда лучше сначала попытаться убедить человека словами, особенно если у него не рыло, а лицо. Но часто - сразу в рыло и так, чтобы долго не мог подняться. Отец умел четко различать эти случаи, я - нет.
В тех случаях, когда мне предстоял важный выбор и я сомневался, как лучше поступить, отец советовал мне брать чистый лист бумаги и делить его вертикальной чертой на две части. С одной стороны ставить плюсы, с другой минусы. После этого с помощью простого подсчета легко узнать, стоит ли принимать это решение. Но и тут имелись свои трудности - плюсики и минусики у меня получались разной величины, поэтому при подсчете я частенько запутывался. Да и как можно предугадать, во что в дальнейшем выльется тот или иной плюс, если смертоносные микробы на упавшей конфете оказываются безвредными, а учебники истории переписываются.