Понаехали
Шрифт:
– Он… пока не сможет.
– Ты? – вполне внятно поинтересовалась тварь.
Она была уродлива.
– Анастасия, вам лучше отойти… – жестко произнес князь. И в руке его вновь огонь вспыхнул. – Это существо крайне опасно.
Опасно.
Стася видит. Понимает. Только, что с того понимания?
Игруша зашипел, а князь дернулся.
– Вы этак терем спалите, – проворчала Стася, пытаясь понять, что ей делать. Ежи дышал, но определенно пребывал в том состоянии, когда спасение мира – дело самого этого вот мира. Игруша же переминался, явно
И недовольство.
Он, проковыляв к Стасе, неловко поднялся на кривеньких ножках:
– Пусти!
– Я не знаю, как, – Стася готова была расплакаться. – Погоди, Ежи очнется и отпустит тебя…
– Проще уничтожить, – князь не собирался убирать пламя с ладони, которое горело ровно и спокойно, явно не собираясь исчезать.
Игруша оскалился.
– Тише. Никого он уничтожать не будет.
– Я могу!
– Не сомневаюсь.
Вот почему мужчины такие идиоты? Не все, изберательно, так сказать. Неужели не видит, что это по сути своей страшный, но все-таки ребенок.
– Иди сюда, – Стася протянула руки и существо, мгновенье поколебавшись, все-таки бросилось к ней, вскарабкалось, цепляясь за подол острыми коготками. А там, прижавшись к платью, вовсе затихло. Странно было все. И то, что больше Стася не испытывала к нему отвращения.
Нет, она осознавала, что это нечисть.
Или нежить?
Живым он точно не было. Живые Стасей воспринимались иначе. Но и черноты, той, которую она из Дурбина потянула, тоже не ощущалось.
А было…
– Потерпи немного, ладно? – она провела ладонью по горбатой спинке. – Ты устал тут. Но я действительно не знаю, как тебе помочь. А он вот знает.
– И это надо еще выяснить, почему, – проворчал в сторону князь, рука которого стала ощутимо подрагивать. То ли пламя было тяжелым, то ли изображать из себя вечный огонь было не легко.
– Но он устал. Сильно.
– Пусти, – проныл игруша, пытаясь свернуться на коленях клубком.
Бес, подобравшись к краю стола, глянул на несуразное это существо и фыркнул, отвернулся, верно, счел не настолько опасным, чтобы внимание уделять.
– Как?
– Ведьма, – проблеяла Марфа, некрасиво оскалившись. – Видишь, добрый господин, это все она! Как есть она! В мой дом пришла! Притянула тварей своих…
– Молчи.
– А на всякий роток не на кинешь платок! Ты поглянь, поглянь… и ты, Фролушка… поглянь… вона, они как… к ней тянутся, как к мамке родной…
– Мамка, – повторила игруша, вздрагивая и разворачиваясь. И жалобно проблеяла: – Ма-а-амка… мамка, пусти!
– Она это… как есть она! Мои люди подтвердят! Притянула, подкинула…
– Мамка! – игруша, скатившись на пол, заковылял к почтенной вдове. И голос его менялся, делаясь ниже, грубже. – М-мамочка…
– Уберите его!
– Не могу, – сказала Стася, чувствуя, что притихшая было сила наливается и вновь пробует на прочностью Стасину волю. А воли этой и нет. Откуда воле взяться, когда все так… так…
Несправедливо!
– Пусть будет по-справедливости, – сказала она, будто кто-то иной,
– П-по с-с-справедливости, – согласилась тварь уже взрослым голосом. – Правда, мамочка…
Кто-то охнул, а Стася… Стася взяла и в обморок упала.
Нечаянно.
– Руки убери, окаянный! – полежать в обмороке ей не позволили.
– Она моя невеста!
– От когда женою станет, тогда и лапать будешь, – брюзгливо произнесла Баська. – А то ишь, много вас тут, женихов, вьется.
– Я не вьюсь!
– Ага…
– Да что ты вообще себе позволяешь, знаешь, кто я?
– Кто? – на лоб Стасе шлепнулась мокрая тряпка, с которой потекло на лицо, на волосы и на губы. Стася даже сглотнула, но зря, ибо вода оказалась кислою.
– Князь Радожский!
– Ага…
– Чего «ага»?
– Всего… мне моя нянюшка сказывала, что была у ней подруженька в молодые годы, к которой тоже все князь один захаживал. Женихался. А после, как у ней живот попер, то и сгинул, будто его и не было.
Стася подумала, что если тихонько открыть глаза, хотя бы один, то она сможет увидеть выражение лица Радожского, которое наверняка стоит того, чтобы быть увиденным.
– Так что иди-ка ты, князь, отсюдова, – присоветовала Баська и тряпкой по Стасиному лбу поелозила, будто до того мокроты было мало. – Делом от займись.
– Каким же? – ехидно поинтересовался Радожский.
– А то я ведаю? Государственной важности, – Баська произнесла это важно. – А то ить… столица, а развели тут непонятно что…
Спустя мгновенье хлопнула дверь.
И Баська велела:
– Открывайте уж глаза, убрался энтот… жених… тоже мне, только познакомиться успел, а уже в женихи лезет. Вы, госпожа ведьма, не больно-то привечайте, а то рожа-то у него наглющая. Такому спуску давать нельзя.
Глаза Стася все-таки открыла и тотчас закрыла, ибо в них попала вода.
Или это не вода?
Не важно, главное, что попала.
Она глаза вытерла рукавом и спросила:
– Что там… произошло?
– Страх, – Баська тряпицу подняла и ловко выкрутила, поболтала в миске и, вытащивши, вновь выкрутила. – А мне эта баба сразу не глянулась. Но кто ж знал… я от и думаю, что такого в жизни не было, чтоб мне не спалося. Одного разу только, когда слив на ночь наелася. Но тогда-то по своей дури виноватая, всю ночь живот крутило, просто спасу не было. Однако же ж туточки я слив не ела. А спала маятно.
Тряпку она Стасе протянула.
– Папенька злой весь, прям бородища дыбом. Никанора лежит… вроде спит. Думаю, что спит. Он все одно велел целителя кликнуть, но кликать некому. Все туточки, как стояли, так и повалилися, когда Марфа того…
– Чего?
– Сожрали её.
– Совсем? – зачем-то уточнила Стася, хотя, наверное, если бы частично, легче бы от этого не стало.
Баська задумалась.
– Поршни ейные остались, – пискнула Маланька, которая сидела бледна-бледна, только в миску вцепилась. – И еще заушницы.