Понаехали
Шрифт:
…но если руки коснуться друг друга, случится страшное. Что именно, Стася не знала, но знала, что противостоять этому, чем бы оно ни было, не сумеет. Она хотела было подняться с лавки, но навалилась слабость…
А холоп с дубиной шагнул.
Замахнулся.
– Стой! – тонко крикнула Аглая. И слабый голосок её был подхвачен другими.
– Стой, – одновременно рявкнули Ежи и князь Радожский. А последний еще и добавил: – Что здесь происходит?!
Стася тоже не отказалась бы узнать.
Она
Но…
…Ежи мысленно обругал себя.
Игруши.
Сам должен был понять. В конце концов, игруш они проходили и даже на практику выезжали, правда, не к ним, но к дому, в котором игруши гнездо свили, все семейство человеческое повывевши. И он помнил это вот ощущение неладности, неправильности, пропитавшее старую избу.
Безотчетный страх.
Слабость.
Остаточные эманации.
Здешние эманации остаточными не были. Теперь, поднятые по слову дурной этой женщины – только дурная женщина решилась бы связаться с подобной нечистью – они кружили, уплотняясь, готовясь воплотиться в существ, с которыми людям обыкновенным лучше бы не встречаться.
…а ведь вчера они после дороги отобедали сполна. И ужин был. И наверняка нашлось, куда спрятать заветные полынные слезы, смешанные с куриной кровью и прочими ингредиентами, одно воспоминание о которых заставило Ежи содрогнуться.
И стало быть, твари попробовали сил.
Сродниться с приезжими не успели бы, нет, для того одной ночи маловато, но вот прирасти, пустить корни в тонкое тело – вполне. И теперь ни амулет, ни заговор не помогут.
Ежи зарычал, пытаясь справиться с непомерною тяжестью, что навалилась вдруг на плечи.
А Евдоким Афанасьевич со вчерашнего не показывался.
Он ведь и сам тонкого мира.
Он ведь…
– Игруши, – просипел Ежи, пересиливая себя. – Здесь. Много. Думаю.
Радожский, сколь бы ни был несимпатичен, а все понял верно, с полуслова. И на ладони его вспыхнул огненный шар, от которого взметнулись в разные стороны плети-искры. Взметнулись и увязли.
– Ведьмы это, добрый господин, – залопотала Марфа, спину сгибая низко-низко. – Я их в доме приняла, как родных… хлеб ели, сбитень пили… хороший сладкий, на меду…
В ногу впились когти, и Зверь, пользуясь случаем, вскарабкался на плечо. Уселся и завыл, громко так, что голос его заглушил лопотание Марфы.
А ведь не просто так говорит.
С переливами.
И Радожский понял, отряхнулся да скривился:
– Хватит, – сказал он громко. Громче Зверя, к которому и Бес присоединился. И как-то даже дышать легче стало. – Отзови своих тварей, женщина.
– А не то что? – Марфа преобразилась.
И
Лицо её, некогда пухлое, грубое, стало словно бы мягче.
– Детушки мои родные, к мамочке идите… мамочку вашу обидеть хотят… покарайте их! – этот приказ прозвучал словно удар колокола.
Твою ж…
…а кошачьи когти полоснули шею, и острая боль помогла ненадолго выпасть из наведенного оцепенения.
Выпасть.
И…
Ежи ощутил вдруг и себя, и ту темную силу, пронизывавшую и дом, и людей, в нем живущих. Холопов, что замерли, глаза выпучивши: они при доме давно, стало быть, под мороком ходят.
Плохо.
В них человеческого, может, и вовсе не осталось.
Правый поднял дубину и покачнулся, грозя обрушить её на князя, правда, тот оказался быстрее. Убивать не стал, хотя мог бы, но просто толкнул воздушной волной, опрокидывая человека на землю.
Марфа завыла, едва ли не громче котов. А на столе появилась первая тварь. Она-то, не старшая, недавно вырожденная, походила на того, кем и была изначально: человеческого младенчика с круглой лысой головой да синеватым тельцем.
– Боги милосердные, стало быть… – Фрол Матвеевич был мужиком крепким, многое повидавшим, и плечами повел, избавляясь от наваждения, потянулся к клинку своему и дотянулся, обвил пальцами, когда на спину ему рухнула другая тварь.
Третья выбралась из-за стола…
– В круг! – заорал Радожский, и огненный цветок распустился у самых его ног.
Игруша заверещала так, что из ушей кровь пошла, покатилась, силясь пламя сбить. Да сколько их тут… в книгах писали, что редко встречается больше двух.
Четыре – в исключительных случаях.
А тут…
Матвей Фролович выдернул из-за стола сомлевшую Никанору. Захохотала, захлопала в ладоши Марфа, теряя остатки разума:
– Ешьте, деточки мои… ешьте родненькие… заступитесь за матушку…
Бес махнул когтистой лапой, и кривобокая игруша поспешно скатилась на пол. Завопил Зверь, упреждая другую, а Ежи… Ежи увидел темные нити, что протянулись меж купчихой и существами, ею же порожденными.
Наверное, конечно, можно было сделать все иначе, но…
…огонь расползался по терему.
А Фрол Матвеевич силился скинуть с плеч игрушу, что драла кафтан. Острые коготки её полосовали и ткань, и кожу человека.
Кружила пара возле Аглаи, не смея приблизится.
Еще одна шипела на Стасю.
А та смотрела и смотрела и…
Ежи протянул руку, захватывая столько нитей, сколько сумел.
…раз, два, три…
После посчитает.
И второй.
Стало легче. А собственная сила, темная, дурная, отозвалась, потекла, ибо тьма к тьме… не живое, но мертвое, поднятое собственной обидой.