Понаехали
Шрифт:
Пускай.
Но здесь, в тумане, его проклятие черно.
И… и пожалуй, эту силу Ежи готов позаимствовать. Немного. Просто, чтобы расплатиться с туманом, который уже шепчет, жалуется ему голосами многих, кому случилось умереть на берегу. Смерть, оказывается, тоже свой след оставляет.
Потом.
Он вернется.
Он выслушает. Он дает слово, что поможет тем, кто заплутал меж мирами, обрести покой. Но взамен…
…этот след виднеется темною тропой, и всего-то надо, что идти. Ежи идет. А туман гуще, тяжелее. И вот
А туман…
– Прочь, – от голоса Ежи молочные стены, готовые было сомкнуться, погрести его под собственной тяжестью, расступаются. И дышать становится легче. И тропа-то не исчезла, вот она, под ногами, отливает бархатной ночною тьмой.
– С-спасибо…
– Не за что.
Волчий вой заставляет туман вновь ожить. И в нем мечутся, суетятся тени, спеша убраться подальше от тех, кому тоже доступно запретное.
И рука Ежи сама ложится на пояс.
Правда, что-то подсказывает, что от пистолей толку будет немного.
Глава 18
В которой обсуждается важное дело замужества, а еще происходит непредвиденное
Если можно, а тем более нужно, то как-то оно и не хочется.
Анна Иогановна почти приняла судьбоносное решение, когда её покой был потревожен самым наглым образом. Дверь в светлицу распахнулась, впуская Лилечкину няньку, которая тотчас рухнула на колени, взвыв нечеловеческим голосом:
– Скрали! – голос её заставил Анну Иогановну вздрогнуть.
И миниатюра, присланная доброй старой приятельницей по знакомству, выпала да покатилась под стол. А вторую Анна Иогановна рукавом смахнула. С непривычки.
Кто ж знал, что за год мода так поменяется? Рукава-то ныне в Китеже носят не длинные, но широкие, да с кружевною отделкою.
– Кого скрали? – уточнила Анна, предчувствуя, что план её замечательный, почти уже даже в жизнь воплотившийся, – а как иначе-то? – вот-вот пойдет прахом.
– Лилечку скрали!
Анна закрыла глаза, надеясь, что уснула за размышлениями, и теперь ей просто сон снится. Дурной, но что со снов взять-то?
– Девочку нашу… донечку… – нянька не успокаивалась. – Со двора свели, а куда – неведомо…
– Кто свел?
– Н-не знаю.
Анна поднялась и миниатюры убрала в шкатулку, а шкатулку – в сундучок. Так оно надежнее. Муж её, может, в государственных делах и разбирается, а вот в женских – не очень. И не понимает, что хорошего жениха дочери загодя искать надобно.
А то ведь как?
Лилечка подрастет и окажется, что все более-менее достойные уже просватаны. И что тогда? То-то и оно… нет, это дело серьезное, требует и подхода вдумчивого, и времени.
– С чего ты вообще взяла, что кто-то украл Лилечку? – Анна потерла виски.
– Так… нету её.
–
– Нигде нету. И сестрицы вашей тоже нету, – нянька не упустила случая пожаловаться.
На сестрицу Анне Иогановне было, говоря по правде, плевать. Даже больше. Присутствие той несказанно раздражало, ибо была Светлолика мало того, что хороша собой, так еще и молода.
И молодость её ранила несказанно.
– В доме искали?
– Искали.
– А во дворе?
– Искали, – нянька согнулась еще ниже.
Анна Иогановна поморщилась. Вот ведь… поневоле начинаешь думать, что в прежние-то времена оно проще было. Лилечка болела, из комнаты не выходила, а как выздоравливать стала…
…о болезни-то знают. И знание это несказанно затрудняет великое дело сватовства, ибо даже опытная сваха, званная давече на чай с пирогами, долго мялась, вздыхала, но признала, что к особо родовитым соваться не след. Не примут. Даже если девочка вдруг поздоровела, то как знать, надолго ли?
Да и сумеет ли она еще детишек родить.
Анна не сомневалась, что сумеет, ибо с каждым днем Лилечка выглядела все лучше, но со свахою спорить не стала. А вот к совету приглядеться к тем, кто роду хорошего, но беден по неким причинам, вняла.
– Еще поищите, – Анна Иогановна поднялась, решивши, что самолично за поисками этими проследит, а после, когда Лилечка отыщется – куда ей деваться-то? – побеседует с ней серьезно.
Это прежде Лилечке многое было дозволено. Теперь же ей надлежит себя блюсти.
И репутацию тоже.
Во дворе было суетно. И за суетой этой с видом мрачным наблюдала дражайшая матушка. Ныне Аграфена Марьяновна была одета в платье простое, а стало быть, или на кухне обреталась, или овины с амбарами проверяла.
Все ей неймется.
– Ушли, – сказала она, Анну завидевши. И слова свои моченым яблочком закусила, а яблочко – медовою палочкой.
– Куда?
– Туда, – она указала на двор. – Через калиточку… ничего, вернется Лика, выдеру.
И так это было веско сказано, что Анна поверила: за вожжи матушка бралась редко, используя их последним способом донесения родительской мудрости. И весьма действенным, надо сказать, способом.
– Ладно, сама, но девку чего с собой потащила?
Вот тут уж Анна ощутила некоторое беспокойство. Оно, конечно, Китеж – не лес густой, но и потеряться в нем можно не хуже, чем в этом самом лесу.
– Госпожа, – свей, один из тех, которых за какой-то надобностью муж нанял, хотя ж Анна и возражала, ибо гляделись свеи дикими и уважения к ней не имели, сгорбился то ли в поклоне, то ли признавая свою вину. – Не углядел!
И уставился желтыми глазами.
– Дозволите поискать?
– Дозволяю, – важно кивнула Анна, сглатывая вязкую слюну. Под взглядом свея было… неуютно. Определенно. И чуялось, что даже если она вдруг запретит по глупости какой, то свей Анну просто не послушает.