Понедельник - день тяжелый. Вопросов больше нет (сборник)
Шрифт:
Кокин выложил золотые часы, начал бросать на пол пачки денег.
— Смотри! Пиши акт…
Дежурный нажал кнопку. На зов влетел молодой милиционер. Столяров коротко приказал:
— Подбери и пересчитай. Сначала помоги гражданину сесть. Не в себе, видно. Итак, приступим:
«В 00 часов 47 минут 12 июня неизвестный гражданин, назвавшийся Кокиным Е. Ф., явившись в нетрезвом виде, заявил, что желает покаяться, и предварительно выложил из различных карманов… сколько, Шаповалов, он выложил? — семнадцать тысяч шестьсот пятьдесят три рубля и на один рубль двадцать
Зазвонил телефон, Столяров бодро доложил:
— Слушаю, товарищ начальник. Особых не случилось. Но кое-что есть. Одну минуточку, я подойду к другому аппарату…
Младший лейтенант прошел в смежную комнату, прикрыл дверь. Но все же было слышно:
— Вот так. Куда его девать?.. Отпустить под подписку о явке?.. Лучше задержать? Хорошо. Задержу… В вытрезвитель. Прекрасная мысль. Будет выполнено. Есть!
Кокин задремал и, не сохранив равновесия, свалился со стула. Шаповалов помахал над ним газетой. Но все было напрасно, только муха с кончика носа перелетела на ухо. Очистив душу, колбасный мастер уснул.
Светало.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ —
о пользе гребного спорта
Случаются дни, когда природа выдает все как по специальному заказу. Небо — нежно-голубое, с розовым оттенком. И словно для того, чтобы подчеркнуть полную его ясность, плывет в вышине маленькое, случайно отбившееся от родной стаи облачко.
Хороша и температура — не жарко и не холодно. Температура, что называется, в самый раз, как по заказу.
Такой именно день выдался в Краюхе в воскресенье.
На рассвете прошла гроза. Омытый ливнем воздух был чист, прозрачен. От лодочной станции до элеватора добрых три километра, а в это утро казалось — протяни руку, и вот он, рядом, можно даже погладить влажную бетонную громадину.
Над Сетью таяли остатки предутреннего тумана. На мокром песчаном берегу отчетливо, как на пластилине, отпечатывались следы.
В такое утро сидеть дома было бы просто грешно, поэтому у лодок спозаранку начали собираться участники прогулки.
Рабочие завода фруктовых вод и безалкогольных напитков подошли со своим духовым оркестром. Дирижировал мастер-квасник Частов. Через несколько минут подкатил грузовик с продукцией завода. Рядом с шофером сидел директор Сизов.
Когда выгружали ящики, из которых торчали головки бутылок с металлическими гофрированными пробками, Сизов легонько покрикивал:
— Поберегай!
Но как только парни со смехом подняли ящик, накрытый сине-белой клетчатой скатертью, Сизов бросился к машине, как чемпион-пловец спешит на помощь утопающему младенцу:
— Осторожно! На руки принимай! На руки. Я сам…
Шаловливый ветерок легкомысленно загнул угол скатерти. Из ящика на мгновение выглянуло горлышко с белой головкой. Один из парней подмигнул Сизову и уважительно сказал:
Заправочный материал.
Подъехал пикап с калорийными булочками, кексами и пирожными. Все свежее, собственного производства. Вскоре подошли
Артельщики из «Гармонии» пришли с двумя роскошными баянами собственного производства. Один баян нес известный на всю Краюху гармонист Петр Синцов, второй — наладчик Николай Баженов. Оба сели на скамейку, вынули из футляров и бережно поставили на колени переливающиеся перламутровой пластмассой драгоценные инструменты.
Ученик кондитера Яшка Смолин неосмотрительно попросил:
— Рванули бы чего-нибудь повеселее.
Баянисты даже бровью не повели. Недогадливый Яшка назойливо повторил:
— Жалко, что ли?
Петр Синцов попросил Баженова:
— Коля! Рвани его за уши, комара…
Директор Сизов, знавший, видно, характеры баянистов, подошел к ним, чинно поздоровался за руку и с чувством сказал:
— Угостили бы, товарищи, музыкой… Смерть как хочется послушать.
Гармонисты посмотрели друг на друга и с серьезными лицами принялись за работу.
И полился вальс «Амурские волны».
Боже ты мой, как они играли!
Все притихли. Ветерок и тот стих, согнал с Сети последние морщинки и спрятался в камышах.
Все слушали: люди, лес на другом берегу. Какая-то птица, парившая в вышине, опустилась посмотреть — о чем там, на земле, задумались люди? Какая сила околдовала их, что они забыли все дела и мечтают каждый о своем?
А люди действительно думали каждый о своем. Мастер Частов оказался в далеком, невозвратном детстве. Лежит он рядом с отцом на лесной поляне. Пахнет свежескошенной травой. Хорошо смотреть в бездонное небо. Закроешь глаза, а разноцветные искорки-фонарики, все больше зеленые и радужные, мелькают и переливаются, как живые. Отец устал. Еще бы! Вымахал всю поляну. Торопится батя — отпуск подошел к концу, завтра на фронт.
— Хорошо, сынок, дома…
Так и не вернулся батя…
Директор Сизов стоит потупив взор.
«Чего это я все выпиваю? Надо бы сегодня удержаться, а то опять старуху свою обижу…»
Кондитер Миша Ерофеев смахнул украдкой слезу. Третьего дня поссорился со своей невестой Катей Воробьевой. Поссорился из-за пустяков: не так посмотрела на электрика Ивана Лямина — чересчур ласково — и подмигнула.
А этого самого Лямина Ерофеев терпеть не может за всегдашние насмешки. Вот она, Катя, — стоит с подружкой Зинкой Викторовой и не смотрит на Мишу… «Ну, посмотри, Катенька, посмотри и улыбнись. Подбодри меня, дурака. Я к тебе тогда смелее подойду». Посмотрела! Ура! Посмотрела…
Баяны тоскуют.
Заложив руки за голову, сидит заведующая массовым сектором Нина Удальцова.
«Пора кончать! Разве это работа? Пойду в библиотечный институт. Обязательно осенью поступлю на подготовительные курсы…»
Баяны вздохнули последний раз и умолкли. Слушатели заговорили не сразу. Сизов снял соломенную шляпу, обмахнулся.
— Расстроили, товарищи. Душу вывернули.
Вот только тогда возникли аплодисменты. Хлопали все, кроме Михаила Ерофеева: он, смущенно улыбаясь, с виноватым видом шел к Кате. Она стояла к нему спиной, щеки у нее горели…