Понедельник - день тяжелый. Вопросов больше нет (сборник)
Шрифт:
К чему должны быть склонны полные женщины, для которых придумали послеобеденный наряд, Вася с Зойкой не расслышали: зашумели девушки, стоявшие в проходе. Одна из них подошла к эстраде и горячо заговорила:
— Что вы нам глупости- говорите? Туалет для верховой езды, для дневных прогулок, послеобеденное платье. Вы нам голову не морочьте. Мы же не бездельницы, мы работаем, а вы нам про костюмы для автомобиля байки преподносите.
— Что вы хотите? — невозмутимо спросила руководительница. — Что вас, собственно, волнует?
— У нас автомобилей пока нет, верховые лошади были, но
Руководительница презрительно усмехнулась:
— Наш Дом моделей работает над проблемами моды переходного периода от социализма к коммунизму. Основная линия нашей проблематики…
Девушка с досадой махнула рукой и отошла от эстрады. Руководительница провозгласила:
— Номер одиннадцать. Прошу. Девушка! Кстати, и для вас это интересно. Последнее время входят в моду широкие отстающие воротники. Они бывают из того же материала, что и платье, или из туго накрахмаленного пике. По-прежнему применяется много ювелирных украшений, оформляющих вырезы…
Девчонки в проходе залились смехом. Как только одиннадцатый номер дрыгающей походкой прошлась по эстраде, руководительница объявила:
— Перерыв на пятнадцать минут…
— Ну как, Марья Антоновна, понравилось? — спросил Вася Королькову.
— Очень, — улыбаясь, ответила Марья Антоновна. — Если бы поменьше говорили, совсем бы хорошо. Пышности много, но это уж дело вкуса. Многим, например, генеральская форма нравится. Лампасы, погоны, золото. А я все вспоминаю, как командиры раньше были одеты. Я, возможно, чего-то не улавливаю, но я бы все упростила… Так и тут. Что она кричит: «Платье для автомобиля!» А если я в этом платье в поезде поеду? Не годится оно? Или меня попросят об выходе? Глупости все это. Я в прошлом году в Москве была у Петра Каблукова. И пошли мы с его женой в Большой театр. Сидели в десятом ряду, видно было хорошо. В перерыв к нам какая-то ее знакомая подошла и что-то сказала. Татьяна Михайловна принялась хохотать, как те девчонки. Я ее спрашиваю: «Чего ты?» А она: «Ой, говорит, не могу. Выговор от дуры получила. Почему я в десятом ряду сижу. По нашему положенью, говорит, я должна сидеть не дальше четвертого ряда». Ползет мещанство, ползет. Может, теперь интереснее будет?
Вместо руководительницы вышла манекенщица и, видно робея, неуверенно объявила:
— Сейчас мы покажем вам, дорогие товарищи, образцы детской одежды… Пожалуйста, Наташа!
На эстраду выбежала хорошенькая, складная девочка лет семи с пышным белым бантом на голове. На ней была голубая юбочка и белая кофточка. На кармашке прилепился голубой заяц с розовой морковкой в лапках.
— Костюм для дошкольницы, — начала манекенщица, — Исполнен из…
Вася посмотрел на Королькову. Она так и впилась глазами в дошкольницу. Потом, почувствовав Васин взгляд, улыбнулась ему. И Васе показалось, что глаза у Марьи Антоновны увлажнились.
Вечер семейного отдыха определенно удался.
В читальне литератора
Рядом с ним стоял выпятив грудь широкоплечий человек ниже среднего роста. Его маленькие глаза смотрели хмуро и подозрительно. Среди слушателей находились и постоянные оппоненты единственного члена Союза писателей — критики Алексей Трынов и Митя Осокин. Иван Колдыбин дежурил в типографии по выпуску очередного номера «Трудового края», в котором шла его статья па острую тему: «Современность в романах Вальтера Скотта». Иван Колдыбин любил удивлять читателей актуальностью.
Онуфрий Пеликанов, радостно отметивший отсутствие самого могучего противника, бодро начал творческую встречу:
— Ну что ж, давайте поговорим. Прежде всего разрешите представить нашего гостя, известного поэта-мариниста, уроженца и певца одного южного порта Григория Грачика.
Раздались жидкие аплодисменты. Поэт-маринист поклонился, но в глазах у него мелькнули недобрые огоньки. Пеликанов, не заметив предвестников литературной бури, продолжал:
— Имя поэта Григория Грачика, я надеюсь, вам более или менее известно…
— Что он написал? — спросил девичий голос.
— Как что? — искренне изумился Пеликанов. — Стихи!
Я же сказал, что Григорий Грачик известный поэт… Попросим его почитать стихи.
Грачик криво усмехнулся и демонстративно положил на стол тоненькую книжечку в белом переплете.
— Я пока воздержусь. Послушаю сначала местных коллег.
Слово «местный» он подчеркнул, покровительственно похлопав Пеликанова по ребрам — до плеча он дотянуться не смог.
Вася и Зойка, решившие в этот вечер побывать всюду, попали на литературную встречу в тот самый момент, когда паренек, с густой копной льняных волос, со значком парашютиста на белой рубашке, забрасывал вопросами Пеликанова, а заодно и гостя. Судя по настроению окружающих, по их репликам, симпатии аудитории были явно не на стороне профессионалов.
— Костя! Ты еще прочти! Пусть отгадают.
— Это же несерьезно, дорогие товарищи, — заикаясь говорил Пеликанов. — Что с того, что товарищ Грачик не узнал стихов Фета, Бунина и Маяковского. Не может же человек все знать.
— А мы и не требовали этого, — возразил паренек. — Но он сам сказал, что поэзия — его родной дом и он знает в нем все закоулки… Ну, давайте, последний раз. Слушайте, только внимательно!
Подошел директор клуба Потягайлов.
— Откуда вы этого кроху раскопали? — спросил Вася.
— Сам приехал. Хочу, говорит, жизнь пощупать. Пусть щупает. Он парень компанейский, заводной. А самое главное — бессребреник, денег за выступление не берет. «Мне, герою обороны, — это стыдно. Мы кровь не за это проливали!» В общем — симпатяга.
— Малограмотен, — с сожалением заметил Вася. — И много форсу…
А в отдаленной комнате Дворца культуры горпромсовета происходило необычное заседание.
Председательствовала Марья Антоновна. Рядом с ней сидели Анна Тимофеевна Соловьева и только что вернувшийся из отпуска, веселый, загорелый секретарь парткома Солодухин. Вокруг разместились Марина Симакова, Тоня Архипова, Миша Часов, Петя Солдатов и Степа Брянцев.