ПОНЕДЕЛЬНИК
Шрифт:
удар, им нанесенный, и послужил приглашением к бойне. Так прозвучала команда
действовать, и бывший зэк вновь отошел в сторону. Он въехал тебе прямо в живот, немного
ниже того места, куда била Лидия. Татуированный кулак ушел в мягкую плоть, не встретив
ни малейшего сопротивления. От этого мощного давления твой желудок невольно
уменьшается в два раза и бросается к горлу – съешь ты чего накануне, облеванной груди не
миновать, но ты только кашляешь
нет возможности, потому что удары начинают сыпаться на тебя один за другим.
Братья Лидии хорошо усвоили последнее напутствие дяди – твое лицо они не трогают, а
вот с животом и грудью обходятся, как с боксерской грушей или свиной отбивной. «Избитые
сравнения», - бредишь ты, только и мечтая о том, чтобы потерять сознание. Но оно остается
с тобой, ни на секунду не покидая, и глаза не закрываются, хотя ты жаждешь. Приходится
неотрывно смотреть и мысленно отмечать каждый новый выпад. Два брата, пыхтя и сменяя
друг друга, молотят по твоему животу в одну и ту же точку. Постепенно – ты констатируешь
– физическая боль сменяется представлением о боли, и теперь нарывают уже не живот или
задетые органы, а сам мозг – он дергается, изнывает, нестерпимо гудит, вспыхивает,
взбрыкивает, тлеет гнойной раной.
Эти страшные вибрации пропитывают все твое тело целиком – боль безраздельно
овладевает сознанием, волей, телом; одним представлением о боли нашпигован каждый
нерв, каждая мышца, каждая полость и ткань. Ты перестаешь различать паузы меж градом
сыплющихся ударов, утеряв способность хотя бы мысленно сопротивляться мерзкому
насилию, ты попросту в него превращаешься – теперь ты и есть боль. И от всей ее
подноготной тебе никуда не деться. Ты – это боль.
Третьему брату Лидии надоела роль свидетеля. Он больше не в силах противостоять
общему азарту, со всей мочи швыряет тебя об пол и, ребячливо улюлюкая, присоединяется к
истязаниям. Ты как на ладони – валяешься сморщенным носком на полу, совершенно нечего
скрывать. Пинкам, плевкам открыты и спина, и плечи, и ноги, и поясница, и уже почти
нечувствительные грудь и живот. Наверное, телохранители Лидии решили дать отдых
натруженным рукам – теперь они колошматят тебя ногами в тяжелых ботинках, и дело
спорится.
36
– По лицу не надо, - благоразумно напоминает Петрович, покуривая в стороне. – Не бейте
по лицу, ребятня.
Да на кой им? У братков появилась другая забава – неуместно гогоча, они пружинят тебя
в паховую область, хотя ведь знают, какое это жгучее мучение. Может быть,
они вовсе не держат тебя за человека: то ли сами превратились в животных от запаха боли,
то ли какой-то неведомый закон дает им полное право над тобой измываться. Похоже, в
отличие от сестры, они ушли в своих подозрениях намного дальше – они ни то что бы не
держат тебя за человека, они вообще не воспринимают тебя, как живое существо. Тесто,
груда мяса, мешок костей? Да. Живое, мыслящее, ранимое? Нет.
Братья гвоздят тебя в пах, чередуясь. Твои глухие стоны, всхлипы, утробное мычание их
только раззадоривают. Крепыши с интересом наблюдают, как ты извиваешься на полу в
полуобморочном состоянии, как хочешь укрыться от их молниеносных ударов
непослушными руками. Тебе никогда не успеть, и ты понимаешь, насколько это
бессмысленно – так люди сквозь сон пытаются отогнать голодных комаров, но только слепо
водят руками, обессилено гладят болящие, зудящие места.
Еще ты чувствуешь – и это открытие до смешного неуместно – что братья Лидии играют
в полсилы. Как ни удивительно, их удары сносные и вразвес, они выбирают самые
чувствительные места, но словно берегут силы; лупят с размаху, но не ломают кости. Этой
подозрительной умеренности есть два объяснения. Либо настоящие издевательства все еще
ждут впереди, а пока родственники Лидии только разминаются. Либо действия этих
здоровил сковывает какой-то предварительный уговор. Но тебе ведь не до этого?
– Шайбу! Шайбу! – ни с того ни с сего и хором галдят мужики, а на лице их дяди
появляется слабая, отеческая улыбка.
Только что этот крик заставил поежиться не одного квартиранта в доме Лидии. Они-то
уже знают. А тебе только предстоит. Один из крепышей берется за твои ноги, другой – за
руки, вместе они медленно раскачивают твое безвольное тело и, наконец, с задором, но опять
же не очень сильно кидают тебя об стенку. Им весело. Ты летишь как раз с такой высоты,
чтобы успеть выставить руки и смягчить удар от падения. Лежишь на полу, не шевелясь,
неуместно притаившись.
– Из тех, что рождены ползать, а не летать, - иронично отмечает Петрович. – Все,
завязывай. Поиграйте пока на улице в снежки и скажите Лидии, что я спущусь через пару
минут.
– Зачем же так быстро? – гогочет один из братков.
Крепыши, галдя и саля друг друга, наперегонки выбегают из квартиры – их не по годам
ребячливые крики доносятся еще из подъезда и с улицы, пока разом не стихают.