Понтонный мост. На берегах любви, утрат и обретений
Шрифт:
– Кристофер, – встрял невозможный старик, – умоляю тебя, закрой рот, опять схватишь инфлюэнцу.
Я обернулся на звук его голоса и увидел глаза, голубые как небо, – глаза молодого божества. Нет, он не врал, этот безумный старик, правда: Шаддаи имя его!
– Какая, в сущности, разница, где она, – продолжал своевольный Кристофер. – Выдумывались прелестные аллегории, остроумные, свободные от предрассудков, совершенно недогматичные. В этом и проявлялась искомая духовность… Мировой дух! бессмертная!.. неделимая…
Я лично присутствовал на проповедях
Прямо кунсткамера какая-то: голова отдельно, печень в тазу, кишки на плетне, пищеварение отличное. А на день рождения приглашены сросшиеся близнецы.
– Кристофер, умоляю, не болтай на сквозняке!
– Пошел бы ты… искупался.
– Ну что ты с ним будешь делать, – Шаддаи развел легкими руками, – одни фантазии в голове. Вбил, понимаете ли, себе в голову…
– Мама!– радостно крикнула голова. – Мама идет!
Из полосы морского прибоя, среди брызг и клочьев невесомой пены на девственный песок выходила – выступала! – ослепительная мулатка исполинского роста. Она была абсолютно нага. Черный буревестник над ее головой рассекал йодистый воздух острыми крыльями. Из-за мола донеслись упругие, настойчивые звуки силлабического пения. Никаких следов за великаншей на песке не оставалось. Движения ее были движениями молодой пумы. Она улыбнулась, и малиновая заря мгновенно обозначилась на горизонте.
Красавица подошла к нашей сомнительной троице, оглядела меня самым внимательным образом с головы до ног и пропела:
– Вот вы какой…
– Он благородный рыцарь по имени Тристан! Я ему про попа Уильяма рассказал.
– Да-да, – с готовностью подтвердил Шаддаи, – очень воспитанный молодой человек, только жадный, – ничего у меня не купил…
Мулатка рассмеялась.
– Вижу вашу растерянность, славный Тристан, и вполне ее разделяю. Признаюсь, порой у меня самой от них голова кругом идет. Крис, кстати сказать, уже третий час на солнцепеке, так что все его разглагольствования по поводу бессмертной и неделимой стоят не больше, чем болтовня старого Уильяма. Дело же заключается вот в чем…
– Да-да, вот именно, в чем же заключается дело? – очень хотелось бы зна-а…
Обезьянка легко соскочила на бетон и на гласной «а» вложила в рот неугомонной голове крупный грецкий орех.
– Спасибо, Сюзанна, – с веселым смехом сказала красавица и повернулась ко мне:
– А вам, милый Тристан, вам хотелось бы зна-а?
– Вне всяких сомнений, – поспешил вмешаться Шаддаи. – Наш молодой друг производит впечатление человека в высшей степени неравнодушного к насущным проблемам дня.
– В самом деле? Очень приятно слышать. Так вот, речь пойдет о душе. Для любого философа…
– Он рыцарь, мадонна, а не философ, – напомнил Шаддаи. – Его призвание разить мечом в гуще кровавой сечи, а краткую минуту мира сжигать в огне поэтического экстаза, где-нибудь под сенью столетнего дуба или в благоуханных
– Вот как – лицо «мадонны» изобразило приятное удивление. – Вы, оказывается, еще и поэт?
Раздался удар гонга. Неожиданный звук был произведен орехом, который, описав в воздухе маленькую дугу, шлепнулся в блюдо с монетками и прочей ерундой.
– Еще бы он не поэт! – вскричала в крайней ажитации голова, обретая после долгих усилий дар речи. – Он тут мне такое!.. Такого!.. Ну, не ломайся, Тристанчик, ну, я тебя прошу!.. Все же свои. Как это там у тебя, – голова наморщила лоб и смежила глаза:
Ветка сирени упала на грудь,
Милая Клава, меня не забудь!..
Крепко сказано, точно в самое яблочко, именно – «ветка сирени», именно – «на грудь»! Куда там божественному Данту!
– Мы, кажется, несколько отклонились, – мягко сказала темнокожая мадонна.
– Не по легкомыслию! – воскликнула голова. – Не по легкомыслию, но ради мгновенья восторга!.. Ах, все-таки чудо как хорошо:
Ветка сирени упала на грудь…
– Красивые стихи, – задумчиво согласилась мулатка, – только грустные очень… А кто эта Клава?
– Мадонна! – укоризненно произнес Шаддаи.
– Простите, рыцарь, мое любопытство… Впрочем, я думаю, что Клава – некий собирательный образ, ничего особенно личного, просто красивая аллегория, ведь правильно? Я немного знаю поэтов, в массе своей – прекрасные люди, чисты и беспечны, как дети, но слишком уж привержены аллегориям и прочим неконкретностям. Спросила я как-то одного из них, очень образованного, серьезного и тонко чувствующего господина, что он думает по поводу души, и знаете, что он мне ответил? – Душа моя – Элизиум теней. Каково? Превосходная аллегория, но никуда не годное объяснение.
– Шикарное объяснение! – протестующе рявкнула голова. – Не хуже прочих, во всяком случае. Тристаша, тебе случаем не доводилось полистать между битвами Большой Оксфордский словарь? Впрочем, молчание, мой благородный друг, молчание… не нужно лишних слов: краткая минута мира, благоуханная горенка, – тут, само собой, не до словарей. И будь уверен, ты тысячу раз прав! Знаешь, что эти мармеладные шуты накрутили про «душу»? Только не упади в обморок: «духовная составляющая часть человека, которая рассматривается в ее моральном аспекте по отношению к Богу»!
Нет и нет! По мне уж пусть будет лучше Элизиум теней, чем этот бред собачий.
– Крис! ты не джентльмен, – решительно сказал старик. – Не воображаешь ли ты, что господину рыцарю приятен твой моветон? Если так, то, смею тебя заверить, ты в высшей степени заблуждаешься!
– Пошел бы ты… – отчетливо произнесла голова.
– Малые дети – малые заботы, большие дети – большие заботы, – как ни в чем не бывало рассуждал Шаддаи. – Впрочем, в его годы я был таким же неисправимым романтиком! Голова полна фантазий, душа – стихов и песен!