Понурый Балтия-джаз

Скворцов Валериан

– А-а-а... Вот вы из каких!

– Теперь из Германии. Вернусь в Москву.

– В ответ назову другую фамилию, - сказал Ге-Пе.

– Не думаю, что вы меня удивите.

– Тогда?
– с повышенным интересом спросил Ге-Пе.

– Дубровин.

Ге-Пе двинул кружку с пивом, расплескав его на скатерть.

– Мне действительно приходится иметь с ним дело.

– Или он со всеми имеет дело, включая и вас, Рэй? Лучше сказать так. Вы у него на крючке, не он у вас, я считаю.

– Меня передали ему. Моя мать была эстонкой, отец евреем. Лагерники.

Чтобы мама благополучно родила моего младшего брата, отец согласился сотрудничать с эн-ка-вэ-дэ. Так и тянется.

– Потому что вам это выгодно. Кто теперь может заставить? Десятки тысяч немецких пленных офицеров давали подписки о сотрудничестве с ка-гэ-бэ. После возвращения в Германию их пытались шантажировать этими бумажками, а они посылали агентов великой державы подальше. И - ничего не случилось. Вот так вот. Что мешает вам сделать то же самое? В Эстонии принят акт об амнистии всякому, кто заявит о сотрудничестве в прошлом. Вы этого не делаете. Вам это выгодно. Вашему бизнесу выгодно.

Ге-Пе всматривался в меня с неподдельной ненавистью. Она сочилась из его зрачков.

– А Дубровина вы определенно обманываете, - сказал я и рассмеялся. Его, бедолагу, все обманывают.

– Ненавижу его, - сказал Ге-Пе.
– Как отец ждал реабилитации пятьдесят шестого! В массе других дураков. Реабилитировав репрессированных, палачи реабилитировали и себя. Жертвы и гонители в одной компании...

– Как я понимаю, вы пригласили меня для конкретного разговора, сказал я мягко.

– Да, конечно. Извините. Вы далеки от этого.

– Определимся сразу, - сказал я примирительно.
– Я фрилансер. И работаю не на Дубровина. Вы ведь в этом хотели разобраться, так?

Ге-Пе рассмеялся.

– Бэзил, вы взбаламутили мою сеть здесь, в Таллинне, потом в Лохусалу, добрались до Пярну. Высматривали амбар с товаром... Но давайте отвлечемся от беспредметных материй! Для меня даже сама идея покушения на генерала представляется полнейшей глупостью.

– Согласен - сказал я.

– Вы назвали Гущиных. Это были люди высокой пробы. И потому я вам теперь немного доверяю, так, самую малость... то есть, я хочу сказать, для меня вы яснее.

– Уф!
– прервал я его.
– Давайте все же к делу. Завтра на рассвете я получу расписание пребывания генерала в Таллинне. Вы можете дать мне расписание Чико Тургенева?

– Его никто не знает. Даже окружение. Но если он пересечет границу, вас поставят в известность. Бесплатно. Конверт унесите. Вот телефон, звоните завтра с семи утра. Ответит Дечибал Прока. Надеюсь, вам удастся предотвратить преступление.

Господи, подумал я, где завтра в семь утра я достану треногу для фотоаппарата?

На выходе я покосился на негра в сюртуке.

Меня тошнило от благородства Ге-Пе, вернувшего конверт с купюрами. Наверное, смотрит теперь в мою спину так же, как на негра при дверях. Отдал конверт, словно чаевые сунул. До Синди меня не оставляло чувство, что встречу с Ге-Пе я проиграл.

Простыня, пододеяльник и наволочка оказались крахмальными, одеяло верблюжьим. Ленин поставил на столе

и бутылку минеральной. А где находится душевая, я знал и без его записки, пришпиленной к полотенцу.

Глава девятая

Один на один

В пять тридцать утра, когда я садился в "Форд", Йоозепп Лагна, уже маялся на покрытых ночной изморосью грядках за палисадником. Упершись в черенок грабель ладонями, а на ладони положив подбородок, он успел, пока я запускал двигатель, высказаться относительно неопределенностей балтийской погоды. Поскольку челюсть его покоилась на граблях, когда он говорил, поднимался и опускался череп.

Из Синди я не стал звонить в Таллинн. Наверняка местная почта в такую рань закрыта. Уехал прямиком в Пярну.

Мне всегда нравился вид, открывающийся с высокого крыльца Пярнуского почтамта на мост через Саугу и дома в заречье. Ничего особенного, в общем-то. Обычные жилые коробки с водонапорной башней над крышами в форме кухонной толкушки. Но небо - высокое и просторное. Кучковатые облака плывут крутым подъемом вверх и все выше. И теперь, серо-фиолетовые в предутренних сумерках, они неизменно тянулись прочь от грешной землицы.

Однажды, когда мы ехали из Таллинна в Синди сватать Марине первого эстонского мужа, я погнался за облачной тенью. Спидометр показал восемьдесят километров в час. Стремительные морские облака...

Сауга исходила туманом, который глушил крики чаек. Поверх тумана на реях пришвартованного парусника сверкали сосульки.

– Новости такие, - сказал Ефим по телефону.
– Ночью прибыла группа сопровождения немецкого представителя на переговорах с генералом Бахметьевым. Размещение в Пярну, на госдаче в районе коттеджных застроек за городским пляжем. Из Таллиннского аэропорта группу отвезли в гостиницу местные, неофициально имелся Дубровин. Местные из Таллиннцев сразу уехали, передав опеку над немцами своим пярнусским, а Дубровин оставался до четырех утра. Он липучий, а если ещё угощение... Немцы деликатно предложили вариант "свои опекают своих".

– Так и бывает.

– Бывает, - сказал Шлайн и задышал в трубку, наверное, опять забегал по лавке.
– Только вот что. Ты не обмолвился в Лейпциге относительно возможных неприятностей здесь для нас, а, стало быть, неминуемо и для них?

– Им-то что?

– Встреча Бахметьева с доверившимися немцами закрытая. Представляешь, что ждет их дома, если покушение состоится?

– Вчера пачками шла стрельба сначала в нас, а потом по кафе в центре Таллинна. Хотя бы одно сообщение появилось?

– По радио ни слова. Про газеты не могу сказать, ещё не видел. Но если молчит эфир, то и на бумаге ничего не найдем... Дело в том, что происшедшее - пока только эстонское дело. Русско-немецкое, будь спокоен, раздуют.

– Допустим, - сказал я, сообразив наконец, что Ефим или Марика по его поручению записывают разговор на магнитофон. Операция-то началась. Подлежали документированию все моменты, по которым Шлайну придется, возможно, оправдываться.

– Так что в Лейпциге?
– повторил он вопрос.