Поп и пришельцы
Шрифт:
– Я к вам в церковь больше не приду! – выкрикнула вдруг Катя, обращаясь из-за отцовского плеча к отцу Герману. – Я этими пальцами больше никогда не буду креститься!
Отец Герман вздохнул. Драговозов молча утащил девочку в джип.
– А что такого с ее пальцами? – полюбопытствовала женщина-судмедэсперт.
Так получилось, что отвечать ей, кроме отца Германа, оказалось некому, вот он и ответил:
– Случайно прикоснулась к трупу.
– А! – сказала она, дернув угловатым плечом. – Я каждый день к чему-нибудь подобному прикасаюсь.
– Светлана
– Для девочки это потрясение, – сказал отец Герман вежливо. Ему не нравилась Светлана Викторовна.
– Потому что она размякла, – сказала медик. – Наговорили ей про вашего Боженьку, как он обо всех думает и заботится. Так всегда и бывает. Человек размякнет, а потом что-то случается – и он обнаруживает себя один на один с миром. И в этом мире – ну надо же! – нет никакого Бога. Только свиные рыла. Человек забывает о том, что нельзя расслабляться. А стоит расслабиться – тут же по башке ему хрясь!
Светлана Викторовна сжала губы, и на ее лице отпечатался привычный узор морщин. Теперь отец Герман вспомнил ее. Они действительно встречались – и не раз. Оба были тогда существенно моложе. Но даже и тогда ни у кого в отделе не поворачивался язык назвать молодую сотрудницу «Светочкой». И было как-то слишком ясно, что вышеупомянутое хрясь по башке расслабившийся мог схлопотать от самой Светланы Викторовны. А уж ей жизнь их надавала столько, что на всех хватит.
Труповозка уже завелась и выпускала в атмосферу жиденькие пуки.
– Светлана Викторовна! – еще раз окликнул Опарин.
– Можно на время поддаться приятной иллюзии, – сказала отцу Герману женщина-судмедэксперт. – И даже покрасить по случаю куриное яйцо. А потом опять случается нечто, что ставит тебя перед реальностью.
– Вы считаете меня дезертиром, – утвердительно заметил отец Герман.
– Конечно. Причем – опасным дезертиром. Вы не тому учите. Нет никакого добренького Исусеньки.
– Тут вы совершенно правы, – сказал отец Герман, направляясь к опаринскому джипу. – Добренького Исусеньки не существует. И никогда не существовало. Это плод вашего больного воображения.
– Не женщина, а средство «Крот» для удаления ржавчины, – обратился к отцу Герману один из немолодых оперативников, уже поместившихся в недрищах бездонного джипа. – Но дело знает.
– А это главное? – спросил его отец Герман.
– Ну… – неопределенно протянул оперативник.
Поехали в лес, преодолевая корни и упавшие поперек дороги тонкие березки, поваленные недавним большим ветром. Плахин, сидя рядом с Опариным, показывал, где свернуть. Труповозка раздраженно тарахтела следом.
Лес становился прозрачным. От пестроты листьев, покрывавших землю, рябило в глазах. Машины оставили на дороге и углубились в чащу следом за Плахиным. Тишина обступила сразу, едва заглохли моторы, – как будто плотной ватой забило уши. И, торопясь уничтожить это непривычное состояние, люди немедленно закурили и громко заговорили между собой. Отец
Тело, наполовину заваленное недавно опавшими листьями, было отторгнуто землей, и действительно казалось, что прикосновение к нему оскверняет. Кто-то еще давно, убивая, искормсал его острым ножом, превратил рот в щель, увеличил глазные орбиты, срезал нос, отсек уши. Потом постарались лисицы. Светлана Викторовна оттолкнула Опарина и, натягивая перчатки, наклонилась над трупом.
– У вас фотоаппарат с собой? – спросил Опарин Плахина. – Сделайте еще снимки. Нет, лучше я.
Опарин отобрал у секретаря полароид. Плахин покорно отдал. Сел чуть в стороне на бревно. Отец Герман подошел к нему.
– А где старые фотографии? – спросил он.
– Утренние? Вот.
Отец Герман бросил на них взгляд и подскочил к телу.
– Его трогали?
Опарин сделал несколько снимков, выглянул из-за аппарата и вопросил:
– Что?
Светлана Викторовна выпрямилась.
– Да, к телу прикасались совсем недавно. Видимо, пытались оттащить в другое место, – проговорила она неприязненно, избегая смотреть на отца Германа. – Вот здесь и здесь видно, что его тянули за одежду. Видите?
Опарин полыхнул вспышкой. На плечах трупа одежда была немного сбита.
– Почему он не завернул тело в мешок? Зачем ему вообще понадобилось его переносить? – недоумевал Плахин.
Светлана Викторовна устремила на него холодный взгляд:
– Он хотел выставить вас ослом, господин Плахин. Привели бы нас на это место, а здесь пусто.
– Глупо, – пробормотал Плахин. – Снимки ведь остались…
– Он не видел, как вы фотографируете, – сказал отец Герман. – Он видел только Катю. А закончить не успел потому, что мы его спугнули.
Однако никаких следов возле тела не нашли. Все скрыл густой лиственный ковер. Опарин извел в полароиде кассету, вернул аппарат секретарю Плахину, и тот уединился с одним из оперативников – записывать показания.
Отец Герман кружил вокруг. Светлана Викторовна поверяла диктофончику отрывистые замечания, пока тело перекладывали на носилки. Опарин, сидя на бревне в сторонке, курил, густо испуская дым. Лес постепенно погружался в серенькие сумерки, слабо подсвеченные желтизной листьев.
Наконец караван тронулся в обратный путь. Отец Герман расстался с Опариным неподалеку от въезда на шоссе и домой пошел пешком.
Убийство Ольги Пестровой почему-то не удовлетворило маньяка. Он искал еще кого-то. Ему настолько важно убить – и убить правильно, что он теряет осмотрительность. Он готов покуситься на дочь Драговозова. Он пытается, рискуя всем, перепрятать труп и представить рассказ Кати как плод подростковой фантазии. Он рядом и очень беспокоится.
Осенняя ночь, благоуханная и тихая, шла по миру своими путями. И мысли отца Германа дребезжали в ней, внося неприятный диссонанс.