POP3
Шрифт:
Что же Вы прочитали у этого Постнова/Постникова? Меня как-то эти произведения кольнули в сердце, ибо, как мне кажется, мне не хватает вот этих простых человеческих раздумий, такой будто бы простоты любви и тепла.
Милая Рита,
с днем рождения вас, с днем явления вашего purity — в смысле «безукоризненности»!
Она с вами и при вас, но не для других, и так далее — не пишите, когда не хочется, мне всегда не хочется, но иногда я пишу и не знаю зачем… Словом, обнимаю с квасом в руке. Повсюду не то Харбин, не то Ханой, пот стекает по лицу моего тщестлавия… и попугай красив.
И мой сурок, т. е. байерс со мной уже… 8-)
Дорогой
непередаваемое удовольствие получила от Вашего письма и Вашей статьи. И даже честно сосчитала до тридцати пяти, думая о Вас. Не в тему будет вспомянуто, но в прошлую среду был день памяти Холокоста, и в наш исторический класс приходила survivor, как они здесь говорят, шиньонно-рыжеволосая женщина со сгустками золотой бижутерии и поблекшим мужем с поникшим фотоаппаратом, который, однако, в конце лекции воинственно нацелился на нее (муж ли, фотоаппарат ли, догадайтесь сами). Она в холодную тяжкую зиму одного из военных годов спрыгнула с грузовика, везшего еврейских детей на погибель. Было ей в ту пору тринадцать. Так вот, в день памяти Холокоста в Израиле все ровно на две минуты прекращает движенье, и если кто-то остановился посреди дороги или посреди, скажем, написанья рассказа, они тоже должны замереть. Встают в самых неожиданных местах машины, постовые, собаки.
Милая Рита, история прекрасна,
конец мне не пришелся, поскольку уступает по плотности (благополучно нарастающей) всему рассказу. Конец вы берете взаймы у себя, взявшей его у себя же взаймы под какие-то проценты. 8-)
Не надо никого благодарить и извиняться.
Спасибо не для литературы. Но это не означает необходимость что либо приписывать… Нужно убирать и передвигать. Это как мебель в тесной комнате. Если позволите… словом, я присобачиваю вам первую страницу в том виде, в каком она читалась бы мной. И очень прошу — не сердитесь за вторжение.
Граната вертелась волчком. Мозжухин кинулся на нее и прижал ее к земле животом. Вокруг разрывались снаряды. Неподалеку, прислонившись к зенитке, сидел полевой почтальон. На верхнем правом кармашке его кителя пробита была аккуратная круглая дырка, как штемпель. Сумка с письмами лежала неподалеку. Кроме писем, были еще и посылки с сухарями и варежками с двумя пальцами, чтобы удобней было нажимать на курок.
Захарченко вздохнул и подошел к окну. В вихрях пыли приближалась тачанка. «Вот хорошо, привезут почту, пряники, известъя из дома. Как же там мой Алексей?» — «Василий Демъяныч, письмо!» — вестовой бежал к Захарченко, прихрамывая. Дрожащими руками Захарченко вскрыл конверт.
Из конверта выпала фотография молодого бравого Алексея. Захарченко ласково взглянул на вестового и махнул рукой: «на сегодня свободен, сегодня не будем».
Две недели Прасковья Степановна заваривала целебные травы, прикладывала к ране на груди почтальона полевые цветы.
Милая Рита,
вы не забываете язык, это невозможно, — но пусть даже интонационно вы меняетесь, что по сути совершенно касается письма, вспомните Газданова — вы просто чуть спешите, и, главное, допускаете желание сказать «больше».
Нужно иногда даже и меньше знать. Иногда нужно даже забредать в области, где не существует никаких ответов. Но отдаю вам еще один секрет — у вас должна быть одна (1) книга, которая может быть читаема вами всегда (у меня 2). Эти книги играют роль вовсе не книг, но, скажем, белой стены в медитации или аспирина с похмелья.
На поверхности страниц этих книг уже должна слой за слоем лежать пыль ваших же возвращений к самой себе. Хотя все-таки, случается, иногда просвечивают буквы… И вместе с тем именно эта несуществующая пыль и есть ваш язык. Но книги можно не читать, их можно просто подержать в руке, но они должны быть на виду. 8-)
Милый Аркадий, только что вернулась из Кэмбрии — по странному совпадению, это место всего в 6 милях от Сан-Симеона, где развлекались Херст и Мэрион Дэвис: она в белом платье скакала на лошади поутру, он же, с сигарой в зубах, побуждал ее задом
Исцарапанный котом неизвестных кровей персидский принц пока мной покинут не будет, а что дальше — либо текст, а либо гадалка могут поведать-сказать. На интернете позавчера случайно нашла отклик некоего читателя, наткнувшегося на страницу Курицына, который написал нечто, чему мне до сих пор сложно поверить: «even if Margaret Meklin stops writing now, I will think of her as the greatest writer, along with Nabokov and Sasha Sokolov». И подпись: «Тема». He иначе, Тема Гарина-Михайловского…
В свободном полете зажав в одной руке статью о Байарсе, в правый же карман запихнув зеленое яблоко, отказавшись от услуг шофера (то есть самой себя), вооружившись различными ключами, последовательно открывающими скрытные двери, в развевающейся плохо распустившимся парашютом рубашке и в штанах из парашютного шелка, вольно шла я по скупо освещенным улицам своего городка, поспешая двухмерным шагом на работу. Вот и дошла. Почему же я должна была на Вас рассердиться? И если Вы так усердно допытываетесь об этом рассержении, напоминающем саржу или суржик, то наверно «сержение» и было сержантовой целью!
Да, кстати, доброе утро, милейший Аркадий!
пребываю в пятнистом настроении: знаете, иногда в стиральные машины нальют слишком много хлороформа… то есть хлорки… и тогда даже появляются дырки. Не с кем раздавить бутылочку. Не с кем прихлопнуть стакашек. С ужасом думаю о моем окончательном переезде на новую квартиру. Представляете, на лестницах ошивается мексиканская беднота-детвора? Но внутри хорошо. Притулился уже у стены небезызвестный нам Джозеф Бойс, то бишь подписанный им принт. Кровать с буйно вьющимися зелено-медными листьями. Как же можно: приходить вечером домой и там тебя никто не ждет? Все это ново, ново, ново… Пора подумать о колыбели. Или колыбельной. Но все: закрываю чемоданы, между старых газет кладу нож, огурец, одеколон «Шипр» и прочие шпионские принадлежности…
Милая Рита,
я привел в порядок (даже в бумагу свел) все ваши письма. Это важно (могу перегнать файл), может быть, это важно даже для вас. Так что будет о чем поговорить, но если вы не кинули мои письма в помойку, то возьмите их с собой. Посмотрим. Очень многое не хотелось бы предлагать читателю.
И все равно, невзирая на вашу великую blue dreeem bed я вас очень люблю и надеюсь, что мы проведем на зависть многим чудесное время.
Офицер Красной Армии
2. Командир Красной Армии
Фантастика:
попаданцы
рейтинг книги
