Поп
Шрифт:
Бедному отцу Сергию по делам, связанным с миссией, предстояло ехать вдвое дальше, аж до самого Гдова. Он рассказывал о том, что ему довелось претерпеть в июне, когда по всей Прибалтике шли неслыханные по своему размаху аресты:
— Меня схватили за девять дней до начала войны. Сразу повели на допрос и, не говоря ни слова, без каких-либо обвинений, хватают за волосы и хрясь рылом об стол! Кровища из носу так и хлестанула. Никогда бы не подумал, что во мне, старом, столько ещё крови осталось. Но меня ещё не сильно истязали, а вот вашего друга протоиерея Иоанна...
— Лёгкий, — подсказала матушка.
— Да-да, Лёгкий. Ох, как они его мучили! На моих глазах. И говорят мне: «Признавайся, старый поп, как вредил советской власти и на какую разведку работал. А не признаешься, мы этого молодого до смерти замурыжим!» А мне-то в чём признаваться, если я ни ухом, ни рылом этой их поганой власти не вредил! А уж разведчик из меня и подавно! Но что делать! Вижу, не шуточно они взялись отца Ивана уничтожать. Аж кости захрустели. Я и говорю: «Призывал паству убить Сталина. Работал на немецкую и английскую разведку». Они мне: «Мало! Называй, кто входил в вашу преступную организацию, как вы разрабатывали план покушения на Сталина?» Я пытался и так, и сяк изворачиваться, называл имена уже умерших людей... Ох, страшно вспоминать!..
— Отчасти меня гложут угрызения совести, — сказал отец Александр. — Отчего стольких хороших священников арестовали, а меня не тронули? Отчего на сей раз я не пострадал от гонений? Разве Господь разлюбил меня, что не дал пострадать за Него?
— Напрасно переживаете, отче, — улыбнулся отец Сергий. — Ваша фамилия тоже плескалась в их чёрных списках. Я своими ушами слышал, как кто-то из них говорил: «А вот есть ещё такой поп Александр Ионин, надо бы за ним направить людей в село Тихое. Уж вражина так вражина!»
— Ну слава Богу! — утешился отец Александр. — А то уж я взялся подумывать: «Может, что не так делаю, плохо стал служить?»
— Гляньте на него! — возмутилась матушка. — Радуется, что его тоже хотели прижучить!
— Конечно, матушка, — терпеливо отозвался отец Александр на реплику своего точильного камня. — Что может быть слаще, чем пострадать за веру православную! А вот если бы меня спросили, на какую я работаю разведку, размечтался он далее, — я бы охотно назвал французскую и японскую.
— Зачем же японскую? — сердито удивилась матушка. — Ты и японского языка совсем не знаешь.
— Кое-что знаю, — возразил отец Александр. — Например, японцы совсем не произносят букву «эль». Мы говорим «ландыш», а они скажут «рандыш»; «Латвия», а они «Ратвия»; «лиловый», а они «рировый». Но смешнее всего, как мне рассказывали, они произносят имя главного прохвоста — Рэнин. И вместо «Ленинград» говорят «Рэнинагарада».
— Это ты, отец Александр, вероятнее всего, сам сейчас придумал, только непонятно, зачем, — продолжала сердиться матушка. Её до сих пор угнетала мысль, что они бросили насиженный тёплый уголок в Тихом и теперь едут в пустыню мира, где всё надо будет начинать заново.
— Не серчай, Алюня, — обнял её отец Александр. — Помнишь, как Марковна спрашивала Аввакума: «Долго ли нам ещё страдать?», а он ей?
— «До самой
— А мы, однако, ничуть не страдаем, а едем в этом роскошном кабриолете, или как ещё можно назвать сей полумузейный экипаж? Солнышко светит, птички поют. Мы сытые, одетые, обутые, едем совершать миссионерские подвиги, что может быть радостнее!
— Обидно только, что всё сие приходится совершать под немцем, — тихонько проворчал отец Сергий.
— И немец не вечен, и большевики не вечны, — возразил отец Александр, — а токмо один Иисус Христос.
— Ну хорошо, японскую разведку вы нам объяснили, а почему французская? — спросил отец Сергий.
— А это у отца Александра новая блажь завелась, — ответила матушка.
— И не блажь, — топнул ногой отец Александр. — А в каком-то смысле я и впрямь являюсь французским агентом. А завербовала меня Жанна д'Арк. Она явилась мне во сне и сказала: «Во Франции обо мне забыли. Перестали почитать меня как святую мученицу. Оттого мои французы немцу сдались кверху лапками. Русские не сдадутся. Хочу теперь в Россию. Пусть меня русские почитают».
— Ишь ты! — усмехнулся отец Сергий. — Она же католичка!
— И ничего, — возразил отец Александр. — Приняла мученическую кончину за христианскую веру. Пострадала честно за свой народ и была до конца предана Спасителю.
Выехав из леса, путешественники вдруг нарвались на немецкий военный патруль. Их остановили и приказали вылезать из коляски.
— Ну вот, — огорчился отец Александр, — сейчас у нас отберут наш экипаж, и придётся нам двигаться дальше per pedes apostolorum.
Но с ними обошлись вежливо, матушка, слегка кумекавшая в немецком, выступила переводчицей, молодой офицерик допросил их, кто такие, и даже извинился, пояснив причину задержания.
— Здесь военный аэродром, — перевела Алевтина Андреевна. — А в лесах завелись партизаны, недавно была заварушка.
Двинулись дальше. Вот, наконец, и пункт назначения.
Взгляду открылось большое село, у въезда в которое красовалась табличка: «Село Закаты. Колхоз имени Воровского». Богатых домов почти не попадалось. Иные крыши и соломкой-то прикрыты не были от нищеты...
— Видно, как наворовал тут товарищ Воровской, — пригорюнился отец Сергий, нарочно делая ударение на последний слог.
Подъехали к первой попавшейся избе, подле которой средних лет крестьянин цепом молотил ржаной сноп. Поздоровались.
— Чудно, однако, — засмеялся колхозник. — Сто лет уж тута попов не видано.
— А у самого-то, гляжу, крест, — кивнул отец Сергий на самодельный крестик, вырубленный из советской серебряной монеты, который мелькал в прорези рубахи на груди у колхозника.
— Это чтоб немцы меня за краснопузого не приняли.
— Приходи в храм, я тебе сей крест освятить должен, — сказал отец Александр.