Поп
Шрифт:
— Тоже. То одни, то другие, что за напасть!
Ева вошла в купель. Отец Александр окунал ее:
— Крещается раба Божия Ева во имя Отца, аминь, и Сына, аминь, и Святаго Духа, аминь.
Отец Александр не признавал таинства крещения без полного погружения в купель. Он трижды с удовольствием окунул новую христианку, та фыркала и радостно смеялась, и крупные капли падали с ее черных ресниц.
А немцы уже с хохотом наклеили на двери храма плакат с Гитлером. Трое вошли в храм и стали смотреть. Один сказал:
— Гляди,
И все трое заржали.
Отец Александр совершал миропомазание — рисовал Еве кисточкой крестики на лбу, на веках, на ноздрях, на губах, на ушах, на груди, на руках и ладонях, на ногах...
— Печать дара Духа Святаго. Аминь.
Хор запел:
— Елицы во Христа креститеся, во Христа облекостеся, аллилуйя...
Отец Александр возгласил, как бы и в сторону немцев:
— Господь просвещение мое и Спаситель мой. Кого убоюся?
Немцы уже перестали ржать и ухмыляться.
— Ладно, ребята, пошли! Таинство... — сказал один.
И все трое медленно потянулись к выходу.
Но вскоре, как только зазвучал псалом «Блаженни, ихже оставишася беззакония», в храм снова вошли люди в немецкой военной форме при оружии, а с ними — ксёндз из соседнего хутора со своими прихожанами. У одного с собой была лестница, и он сразу деловито приставил ее к стене и стал подниматься к верхним иконам. Другие, так же не теряя времени, ринулись срывать иконы, висящие внизу.
— Как вы смеете врываться и кощунствовать в нашем храме! — едва не потеряв дара речи, воскликнул отец Александр.
— Это больше не ваш храм, а наш, — ответил ксёндз, глядя на батюшку торжествующим взором. В речи его заметно прибавилось польского акцента — словно еще немного, и он совсем забудет, что когда-то знал этот поганый русский язык.
— Как вы смеете говорить, не наш храм! — задыхаясь, жалобно говорил отец Александр. — Он построен русскими людьми во имя Православной Русской Церкви, во славу Отца и Сына и Святаго Духа!
— Все это уже ненужные отговорки, — отвечал ксёндз. — Католикам не хватает места в костёлах, а у вас просторные храмы. К тому же вас сегодня же расстреляют.
— Так чем же вы тогда отличаетесь от большевиков?
— Оставьте демагогию, отец Александр.
Не в силах взирать на поругание храма, батюшка выскочил наружу. Там стояли его прихожане и ничего не предпринимали. Он бросился к ним:
— Что же вы стоите!
— А что нам делать, батюшка? — стыдливо произнес один. — Их вон какая сила.
— «Не в силе Бог, а в правде»! Да как же вы посмели забыть сии священные слова Александра Невского!
— Так ведь у нас даже оружия никакого нет.
— Сдаетесь, значит? Отдаете святыни на поругание?
— Что ж, не впервые, отче!
— А я буду бороться!
Первый испуг в нем прошел, и отец Александр бросился в свой дом, чтобы немедленно собраться и опять ехать в Ригу.
— Остынь, отец
— Да ведь там храм разоряют!
— Будет на то воля Божья, вернется все на круги своя.
— Нет, поеду!
— Нет, не поедешь!
— Ох, Алевтина!
— Ох, Александр! Говорила я, не надо крестить эту хитрую. Нет, ты устроил, прости господи, жидовскую кувырколлегию. Вот и накликал сразу беду на наши головы. И на храм.
— Я не имею права не крестить!
11.
Через три дня матушка Алевтина с важным видом подошла к отцу Александру и сказала:
— Пожалуй, надобно ехать в Ригу.
— Благодарствую, — поклонился ей супруг. — Получив ваше наивысочайшее повеление, пожалуй, и впрямь поеду.
Как и в прошлый раз, отец Александр воспользовался попуткой — ежедневно из Тихого в Ригу возили в бидонах молоко, творог, сметану и масло. Водитель машины ехал, глядел по сторонам и спрашивал не то отца Александра, не то самого себя:
— Ну и чо? Ну и где она, эта война?
И война появилась, но в ином виде.
По одной стороне дороги на восток двигался не очень широкий поток немецких войск. По другой стороне на запад шел куда более густой поток советских военнопленных.
Кто-то нес белый флаг, но в основном шли мирно, и конвоиров при них было раз-два и обчелся.
Какой-то обезумевший советский солдат с азиатской внешностью вышел из лесу, подошел к догорающему танку и пристроил к огню свой котелок. К нему не спеша подошли немцы, стали толкать прикладами, повели в общую колонну пленных.
Еще отцу Александру врезался в сознание один наш солдат с перебинтованными руками. Немец подошел к нему, похлопал по плечу, сунул ему в зубы сигарету, дал прикурить.
Какой-то немец-лихач, несшийся навстречу, сбил корову, которая невесть откуда сдуру вышла на дорогу. Около коровы вышла заминка, и отец Александр видел, как один из пленных подсел к сбитой корове и стал доить ее себе в ладонь и пить, доить и пить. Подскочив другие, толкая друг друга, хватали за вымя еще дышащую в предсмертных судорогах коровушку.
При таких тяжких впечатлениях священник из Тихого добрался до Риги. Там почему-то стоял смрадный дым. А между тем жизнь продолжалась, сновали разносчики газет, торговцы разносили пирожки, мороженое, которое вдруг соблазнило отца Александра, несмотря на его переживания по поводу увиденного по пути в Ригу. Он купил его и стал есть. Так, поедая мирное мороженое, он вдруг увидел митрополита Сергия, который неторопливо подходил к своему митрополичьему дому в обществе немецкого полковника.