Поп

Сегень Александр Юрьевич

— И вправду счастье какое, Сашенька!

— А ещё важное: летом под Курском Красная Армия сильнейше разгромила немецкую.

— Что ж она всё громит и громит каждый год, а никак не догромит? Под Москвой громила, под Сталинградом громила, теперь под Курском громила, а немец всё тут как тут!

— Наполеона тоже у Бородина били. А потом Москву отдали, а потом сколько ещё сражений было. А Гитлер намного сильней Наполеона. Может, ещё и у нас тут под Псковом битва будет, кто её, войну, знает.

— Не приведи Боже! Куда ж тогда мы с такой оравой ребятишек?

97.

Алексей

Луготинцев за три дня лесами без приключений добрался до партизанской республики, расположенной к востоку от Гдова. Отправился на доклад к командующему партизанским соединением, из которого ныне была создана целая бригада:

— Товарищ командующий! Разрешите доложить, отряд, в котором я находился под руководством товарища Невского, сумел провести ряд дерзких операций, в том числе по ликвидации полицаев. Была спланирована и организована акция по захвату немецкого военного аэродрома. Однако наш отряд натолкнулся на ожесточенное сопротивление немцев. В смертельной схватке с врагом подавляющее число бойцов отряда пало смертью храбрых. Трое — Игорь Муркин, Александр Табак и примкнувший к нашему отряду бывший полицай Федька Ильин были взяты в плен и казнены в селе Закаты. Повесили их. С ними и девушка, которая к нам примкнула, Тамара Лебедева. А вот товарищ Невский перед самым нашим нападением на аэродром куда-то исчез. Возможно, был взят в плен.

— И что же, ты один уцелел?

— Возможно, ещё кто-то спасся и объявится.

— Как же тебе удалось?

— Ранен был в руку и в голову. Очнулся в лесу, дошёл до села Закаты. Там меня спрятал один знакомый человек, Николай Николаевич Торопцев. Под куполом храма у священника Ионина.

— А вот товарищ Невский не прятался под куполами храмов, — рассердился командующий. — Раненный, он добрался до нашего расположения и лечился в нашем полевом госпитале.

— Как? Он здесь?

— Можете с ним повидаться. Не знаю, где были вы, но он тоже участвовал в бою за взятие аэродрома. Объясните, как понимать?

— Возможно... Быть может, он совершил манёвр, о котором не поставил меня в известность?. А что он обо мне говорит?

— К счастью для вас, он говорит, что вы отчаянно сражались и пали смертью храбрых. Вы свободны.

98.

В покровский канун в Закаты приехал Фрайгаузен. Отстоял службу, исповедовался батюшке вместе со всеми, и отец Александр пригласил его отужинать.

— Вы, отец Александр, буквально обросли детьми, — говорил полковник, когда они все вместе шли из храма.

— Не без вашей помощи, — с укором сказала матушка.

— А какие из Саласпилса? — спросил полковник.

— Вот этот Виталик, бывший Витас, — показал батюшка, — и вот та Леночка. Говорунья, каких свет не видывал. Иной раз так и подмывает топнуть ногой: «Заткнись!» Да как вспомнишь, откуда я ее выцарапал...

— А другие дети?

— Двух взял Николай Николаевич Торопцев, девочку Галю — учитель Комаринский, одного Чеховы забрали.

— Нет, я спрашиваю, как другие дети восприняли пополнение?

— Отменно восприняли.

Так, словно нашлись ещё их братик и сестрёнка. Они у меня все хорошие. К Православию тянутся, прилежные детишки. И, слава Богу, не болеют. К целителю Пантелеймону часто ходят прикладываться. Он помощник великий в деле здравоохранения. Каждому врачу надобно иметь его при себе. А сколько врачей это понимают? Единицы. А в Сырой низине вспышка дизентерии. Моё пленное воинство болеет. Люди умирают. А Вертер с самого Успения запретил нам всякое общение с заключёнными. И не разрешал ни разу с тех пор привозить им обеды. Сначала говорил, что в лесах действует банда террористов, и пока их не уничтожат, лагерь закрыт для общения. Теперь партизан уничтожили, теперь что? Почему нельзя? А вот просто: нельзя и всё! Прикажите ему, Иван Фёдорович.

— Я поговорю с Вертером, — нахмурился Фрайгаузен, отводя глаза в сторону. — Но и вы должны пойти нам навстречу. Зайдёмте в дом, там договорим.

— Извольте.

— После ужина с глазу на глаз.

— Ладно и так.

Ужинали все вместе. Матушка испекла в огромной сковороде картошню — её коронное блюдо. Сваренную картошку она толкла и взбивала, как сливки, добавляла туда молоко и яйца, укладывала на сковороде, как пирог, и запекала в русской печи. Получалось несказанно вкусно и красиво. Сверху картошня покрывалась красно-коричневой огненной корочкой, внутри была жёлтая, пышущая жаром. И так-то пальчики оближешь, а если ещё сверху полить луковым соусом, то просто объедение.

— Ну что, дас ист гут? — спрашивал батюшка, видя, как Фрайгаузену нравится угощение. — Шмект?

— Шмект, — мурлыкал русский немец.

Дети сосредоточенно уплетали матушкино произведение искусства. Даже Виталик и Леночка, которые поначалу с ужасом взирали на явившегося к ним в дом господина в немецкой военной форме, забыли про свои страхи и старались просто не глядеть в сторону Фрайгаузена. Леночка осмелела настолько, что спросила:

— Дедушка, а можно мне будет ещё малюсенький кусочечек? Вот такусенький, — она показала мизинец.

— Всем по такому ещё достанется, кто не насытится, ­— сказала матушка. — Только какой же он тебе дедушка? Я сколько раз повторяла тебе, зови его отец Александр.

— Ибо я мужчина ещё молодой, — смеялся батюшка. И мне ещё только седьмой десяток лет. Хоть хожу я с бородой, хоть и весь совсем седой, человек я молодой. «Отец Александр» — не надо, зовите меня все неофициально батюшкой.

— А нет, ты мой дедушка, — возразила Леночка.

— Вот настырная! — с укором сказала Алевтина Андреевна.

— Ну пусть, если ей так нравится, — сказал батюшка. Ино я и могу уже быть дедушкой.

Потом осмелел и латышок. Он вдруг посмотрел строго на немца и произнёс:

— А меня крестили.

— А он у нас латыш! — сказала Леночка.

— Ты сама латыш! — обиделся Виталик.

— Витас! Витас! Биттес-дриттес! — не унималась девчонка.

— Был Витас, а ныне — раб Божий Виталий. А кое-кого я могу и оставить без добавочной картошни, — пригрозил батюшка.

— А я, когда тут подвизался, меня тоже первым делом крестили, — сказал Коля.