Поп
Шрифт:
122.
— Вот мы с вами, дорогие братья и сестры, вновь дожили до Великого поста, — произносил отец Александр очередную проповедь. — Дожили, в отличие от многих, кому Господь ныне уготовал свои лучшие небесные селения... Русская армия по всем фронтам гонит захватчиков с нашей земли. Скоро и сюда придут наши войска. И нас спросят, как мы жили под врагом. И мы ответим: жили честно, врагу не служили, души свои не погубили предательством...
Пришла Пасха, а вместе с нею и советские войска. Отец Александр радостно встречал их с иконой Александра
— Сыночков... сыночков моих... нету ли?.. Сыночки мои! Среди освободителей пришёл и Лёшка Луготинцев. Он явился к батюшке и сказал:
— Отец Александр, тебе надо уходить. Тебя арестуют, это точно. Говорят, всем, кто участвовал в Псковской Православной миссии, арест и расправа. Хорошо, если в лагеря, а то и к стенке могут поставить. Я помогу тебе переправиться в Прибалтику.
— Нет, Лёша, мне со своей земли уходить некуда, — отвечал батюшка. — Здесь моя ненаглядная Алюшка похоронена, здесь все Торопцевы, другие мои прихожане. Здесь моя армия полегла. Про лагерь в Сырой низине слыхал, что с ним сделали? Один только спасся, жил у меня там же, где и ты прятался. За несколько дней до прихода наших ушёл. Сказал, пойдёт навстречу, а там будь что будет. А звали его Иван Три Ивана. Потому что был он Иван Иванович Иванчёнок. Ну а коли арестуют и упекут в лагерь — попощусь. Наступит для меня хорошая монашеская жизнь. Бог даст, и мученическую кончину приму.
Уходя дальше воевать, Лёшка Луготинцев переговорил с Евой:
— Ты мне давно понравилась. Ещё когда я под куполом прятался. Вернусь, пойдёшь за меня замуж?
— Ты вернись, а там видно будет.
С тем они и попрощались. Алексей отправился бить врага, а батюшка Еве дал наказ:
— Иди за него замуж, Муха. Он хороший парень. Главное, со дна потихоньку вверх поднимается. Ты ему будешь опорой в этом подъёме.
Еще через два дня отца Александра арестовали прямо на улице. В том доме, где он жил в сорок первом году, теперь временно разместился новый сельсовет и сельский комитет партии.
Допрашивали батюшку прямо в его храме. Двое. Один постарше, Наум Захарович, другой помоложе, Михаил Сергеевич. Наум Захарович спросил:
— Ну что, поп! Ты здесь сколько людей исповедовал?
— Не считал.
— Ну а теперь мы тебя здесь будем исповедовать. Ну что, поп, доигрался?
— Во что? — спросил отец Александр.
— В любовь с фашистами.
— Никакой любви у меня с ними не было. Можете у любого нашего сельчанина спросить.
— А вот мы сейчас и спросим первого попавшегося. Введите гражданина Лаврова.
Привели какого-то дедка.
— Гражданин Лавров, что вы можете сообщить следствию о взаимоотношениях гражданина Ионина с немецкими властями?
— Хорошие, — кивнул дедок
— Конкретнее.
— Чего?
— Приведите примеры.
— Да какие примеры! Целовался с ними взасос. Не разлей вода! Доходило до того, что этот поп прямо на улице встанет, бывало, с немецким полковником и давай обниматься, и целоваться с ним! Своими глазами видел. Тьфу!
Свидетельница Овсянникова дала гораздо больше показаний:
— Каждый раз в церкви этот с позволения сказать
Был ещё один свидетель. Какой-то болезненного вида человек по фамилии Новожёнов.
— Что вы можете рассказать о том времени, когда гражданин Ионин, он же священник отец Александр, пребывал в Пскове.
— Очень некрасивое было поведение у всех там священников, — сказал Новожёнов. — Всё мужское население города, включая меня, было арестовано. Поначалу арестовали и попов. Но часа не прошло, как немцы перед ними сильно извинились и отпустили. А те им за это чуть ли не руки целовали и клялись верой и правдой служить Германии.
— Вот видишь, попяра, — ликовал Наум Захарович. — Мы взяли первых попавшихся, и все они свидетельствуют о твоих преступлениях. Никто за тебя не заступился. Наконец-то я до тебя добрался. Давно у меня чесались руки тебя к стенке поставить. Что, будем продолжать опрос свидетелей?
— Таких? Таких больше не надо. Это всё липовые свидетели. Вы спросите моих прихожан, которые в церковь ко мне приходили.
— Эти, понятное дело, с тобой заодно. Кстати, фамилии их?
— Я фамилий не спрашиваю. Ко мне люди приходят по именам. Половина села были мои прихожане, и я всегда только против врага агитировал в своих проповедях.
— Ах ты, поп, поп, толоконный лоб! Вертишься, как карась на сковородке. Что, хочется жить, долгополый? Эх, с каким бы я удовольствием лично прямо сейчас тебя шлёпнул! Да нельзя. Сейчас к вашему отродью временное послабление объявлено. Даже храм твой не могу тронуть. Не то, что взорвать. А я, между прочим, столько в своё время этих церковных халабуд дрызнул! И в основном все они были имени Александра Невского. Твой бы мне как раз для коллекции. Пятый по счёту. Ну, ничего, придёт ещё наше время! Давайте других свидетелей.
И приходили ещё свидетели, подтверждавшие, что отец Александр проповедовал любовь к Германии.
— Так и говорил: «Любите немцев, они над вами имеют превосходство!» — уверяла свидетельница Аникеева.
— Гитлера воспевал. Прямо, как будто нет лучше этого Гитлера на всём свете человека, — добавляла свидетельница Чубина.
— Село всё голодало, а он вечно обжирался за счёт односельчан, — уверял свидетель по фамилии Луд.
— Хороший был священник, — свидетельствовал крестьянин Розанов, тот самый, с которым в первый день в Закатах отец Александр беседовал по поводу самодельного креста, сделанного из советской серебряной монеты. — Ничего не могу сказать плохого. Его отпустить надо.