Попаданец на гражданской. Гексалогия

Романов Герман Иванович

— Цырен! — он почти закричал, до боли зажмурился, аж до ломоты в глазах, тряхнул головой, и адский звон прошел. — Верни меня обратно!!!

Бурят от неожиданности крякнул, рука с горстью табака остановилась на полпути к трубке:

— Ты, однахо, шутник!

Цыренджап мелко захихикал, опустив голову. Только сухонькие плечи в здоровенном бушлате едва заметно подрагивали, да морщинистая кожа, словно у ящерицы, на горле тряслась в такт голове.

— Я тебе что, таксист? Заплатил и поехал? Ты мне в тот раз не поверил? Не поверил! Плохую жертву принес? Принес! Мало

водки принес? Принес! — Он загибал пальцы.

— Да ладно, ладно! — Константин примирительно поднял вверх ладони. — Ну прости меня, я был неправ! Мне туда надо, понимаешь, очень надо!

— А ты думаешь, извинился, Цыренджап поворчал-поворчал, потом туда-сюда побрызгал, и… — Он хлопнул в ладоши. — Бурхан расщедрится, однахо, и будет тебе полная миска урмэ?

Бурят причмокнул, словно ощутив на губах давнишний сладковатый привкус сушеных молочных пенок, лучшего угощения, которое в детстве готовила его бабушка.

— Нет! — Он рубанул сухощавой ладонью по воздуху. — Раз ты оттуда вернулся, значит, такова твоя судьба!

— Н-но… — Константин ощутил разливающийся в груди лед. — Я не могу сюда вернуться! У меня там…

В голове мгновенно пронеслись чередой лица: Михаил, Колчак, Фомин, Вологодский, Троцкий, другие, и знакомые, и виденные мельком, но оставшиеся в памяти, — генералы, офицеры, казаки, белые, красные, мужчины, женщины, дети, грустные и радостные, счастливые и несчастные, многие, из которых теперь уже связаны навсегда своей судьбою с ним и новой Россией.

Но, самое главное, там осталась жена, не родившийся еще ребенок… И даже собравшись, он осмелился сам для себя допустить мысль о том, что у него есть еще нечто, главнее семьи — долг перед Россией и, что тяжелее всего, перед самим собой.

— Плохо, да? — голос бурята заставил вернуться к еще до конца не принятой реальности. — А ты как хотел? Если какую душу эрлик ухватит, то до конца уже не отпустит, мучить будет!

— В смысле?

— Ну, ты тогда хотел шибко поменять свою жизнь, вот твоя душа и рвалась, металась, словно птица, выпущенная из клетки! А эрлик, он хитрый, он поджидает такие глупые души, ловит их и терзает себе на забаву! А может, если захочет, в другого глупца эту душу поселить, чтоб еще хуже стало! Он такой, вредит человеку, как может!

Константин криво усмехнулся: куда уж хуже! Он-то считал, что его перемещение в девятнадцатый год — Божественный промысел, единственный шанс, данный ему и России, а тут — козни зловредного мелкого бурятского духа!

А бурят только подлил масла в огонь:

— Ты, того, сам виноват! Зачем думать плохо, делать плохо? Лама тебе бы сказал: «Карма есть карма!» Судьбу не переделаешь!

— Ну ты совсем фаталист! — Константин громко выдохнул. — Нет! Пусть судьба наша нам и не известна, но просто так плыть по течению я не хочу! Знаешь что плывет и не тонет?

Бурят, открыв было рот для ответа, так и не произнес ни слова, уставившись вдаль немигающим взглядом, а Константин горячечно продолжал:

— Нет, я никогда не надеялся на судьбу! Я никогда не подстраивался

и не прогибался! Раз мне был дан один шанс, будет и другой! Есть туда вход, и я его найду, даже и во второй раз!

Цыренджап пожевал губами и сморщился:

— Ты, однахо, горяч, как мой старый мерин, которого паук под хвост укусил! Много говоришь! Громко говоришь! Глупо говоришь! — Бурят устало покачал головой. — Зачем зря говорить ненужные слова и делать ненужные дела? Сколько ни ругай старую шубу, она теплее не станет!

— Тогда зачем? — Константин взмолился. — Зачем все это произошло? Какого черта? Зачем все это нужно было? Какого черта, я спрашиваю!!!

— Зачем шорта вспомнил? — Цырен безразлично пожал плечами. — Тебе мало эрлика, так еще и своего шорта зовешь? Однахо глупый ты, совсем глупый! В эрлика не верил, так он над тобой подшутил, шибко зло подшутил! Теперь своего шорта ругаешь! Хочешь, чтобы и он тебя проучил?

— Тебе-то чего до моего черта? Ты же не христианин!

Рука, повинуясь охватившему странному чувству, сама поднялась совершить крестное знамение, от которого стало хоть чуточку, но легче на душе.

Бурят же, поцокав языком, подбросил пару поленьев в совсем угасший костер, и пламя, получив новую порцию топлива, весело затрещало, карабкаясь по смолистой сосновой коре.

— Вон, видишь, горит костер? — Он протянул озябшие руки к теплу. — Много бросишь дров — будет шибко жарко, но и сгорит все быстро. Мало бросишь — замерзнешь, а дрова останутся!

— Ты к чему это?

— Живи так, чтобы и не обжечься, и не замерзнуть! Путей в гору много, но вершина — одна! Ты, — Цыренджап ткнул пальцем с желтым потрескавшимся ногтем в Константина, — свою первую жизнь быстро прожил! А теперь и эту быстро прожить хочешь?

— Я жил как мог…

— И чего нажил? — Бурят растянул сухие губы в подобие улыбки. — Хаамган твоя к другому ушла! Ни денег, ни дома, ни власти не нажил!

— И сейчас наживать не буду! — отрезал Константин. — Пока есть силы, буду как та лягушка барахтаться в молоке!

— И-е! Лягушка! — Цыренджап всплеснул руками. — Тьфу! Придумай-ка получше! Та лягушка еще глупее тебя!

— Почему?

— Потому, что она из последних сил взбила масло, а ее выкинули потом, даром что не прихлопнули! — Он постучал трубкой, выбивая остатки табака и пепел. — Так и тебя, понял ты еще или нет, выкинули, когда ты взбил там масло!

— Н-нет… — неуверенно протянул Константин. — Меня не могли выбросить! Нет!

— А как же ты тогда тут снова оказался?

Вопрос, что называется, в лоб пригвоздил Константина к месту. А ведь бурят прав! Его отверг тот мир, и ему нечего уже делать в этом! А тогда… Он решился:

— Цырен, уходи! Совсем уходи! Я остаюсь…

* * *

Цыренджап сидел напротив него и потихоньку постукивал в бубен. Периодически он откладывал бубен и брал странную трещотку, которая, крутясь, издавала противные визгливые звуки.