Попаданка ректора-архивампира в Академии драконов
Шрифт:
– У тебя нет, – пальцы Санаду накрывают мой рот, скользят по губам. – В памяти нет правильных ощущений, поэтому разум даже во сне не может смоделировать нужные ощущения…
Ну ничего себе у меня сны!
– Клео, просыпайся! – голос Санаду звучит как-то отдельно от него, склонившегося ко мне со столь странным объяснением. – Клео, я кофе принёс…
Аромат с горчинкой усиливается. Я моргаю – и картинка передо мной резко меняется: в комнате теперь светлее. Санаду не нависает надо мной, а стоит рядом с кроватью. Одну кружку
– Доброе утро! – улыбается Санаду, и искорки солнечного света отражаются в его изумительных чёрных глазах.
Глава 72
Раньше об изумительности его глаз я бы не подумала.
Не задалась бы вопросом, не является ли такое появление возле моей кровати знаком вполне определённого интереса.
А теперь думаю.
И задаюсь.
– Что-то случилось? – приподнимаюсь на локтях и, неловко подтянув подушку выше, усаживаюсь на постели, чтобы спокойно принять кружку кофе.
– Мне не спалось, – Санаду усаживается на край постели.
Буквально в паре сантиметров от моей ноги.
Отпивает кофе из своей кружки. И вопросительно задирает бровь.
Я зеркалю его мимику:
– То есть вы решили разбудить меня только потому, что вам не спалось?
И тогда этот… редиска повторяет коронный трюк с задиранием второй брови.
– Вы же знаете, что у меня так не получится, – картинно обижаюсь я.
– Знаю. Я очень долго тренировался, – так весело признаётся Санаду, что это выглядит шуткой.
Но я-то знаю, что так круто брови сами по себе не задираются!
Мы смотрим друг другу в глаза. Именно в глаза, хотя я тут полуголая. Поближе Санаду не садится. И вообще никаких двусмысленностей не говорит и не делает.
Хмыкнув, отпиваю кофе.
Всё же девчонки себе напридумывали. А кофе Санаду делает классный, у меня хуже получается. Причём намного.
– Что делать будем? – спрашиваю я, понимая, что скучающий Санаду разбудил меня не просто так, а для заполнения его досуга.
– Начнём подготовку к снятию щита.
– Хм! – Снова отпиваю кофе, смакую на языке сладость сливок. – И в чём состоит эта подготовка?
– Надо понять, в чём причина его появления.
– У вас есть предположения?
– Судя по тому, что я от вас услышал до купания в реке, – Санаду опускает взгляд в свою кружку. – Я бы поставил на то, что вы просто боялись чужих голосов в своей голове, как признаков безумия, и отгородились от этого.
Холодные противные мурашки пробегают по спине. Я тоже утыкаюсь взглядом в кружку:
– Не помню, чтобы слышала чужие голоса.
– Воспоминания можно заблокировать. На это способны даже обычные люди, что уж говорить о менталистах. Конечно, тут тоже есть сложности…
– Какие? – во рту
Его мягкий, низкий голос помогает вырваться из накатывающей паники:
– Воспоминания об особенно ярких эмоциональных событиях практически невозможно забыть бесследно: они будут биться изнутри, ломать преграды, пока не вырвутся, – Санаду вздыхает и, отведя взгляд в сторону, отпивает кофе. Один уголок его губ приподнят в скорбной усмешке. – Аналогичная проблема возникает с попытками убрать воспоминания об личностно образующих событиях.
– Разве не все события в нашей жизни влияют на нашу личность?
– Все, но некоторые из них – ключевые. Без них личность будет недостаточно стабильной.
– А как же всё то, что написано в «Этике менталистов» о возможности менять поведение даже психически нездоровых людей?
– Я полагаю, что у составившего её Ренашитура не хватало опыта в этом вопросе. Возможно, он никогда не занимался коррекцией глубоких психологических травм. В конце концов, он был придворным магом, его манипуляции в основном касались шпионажа и противодействия ему, а не лечения душевных проблем.
– Значит, у меня психологические проблемы?
– У любого менталиста, закрытого непроизвольным ментальным щитом, который никак не снимается даже в благоприятных условиях, явно психологические проблемы, – вздохнув, Санаду передвигается ближе к изголовью и мягко касается моего обнажённого плеча. – Подвинься
Сначала я сдвигаюсь, попутно приподнимая вторую подушку, чтобы привалиться к ней, потом соображаю: Санаду в одной рубашке и штанах заваливается ко мне в кровать.
Неужели это то самое, о чём мне говорили?
Сев удобнее, я искоса наблюдаю, как Санаду занимает нагретое мной местечко, чтобы развалиться на кровати в той же позе, что и я. Только поверх одеяла.
Он вопросительно смотрит на меня:
– Что?
– В кресле разве не удобнее?
– А тебе удобнее будет говорить о личном, глядя мне прямо в глаза?
Хочу ответить «да», но вспоминаю, как мой взгляд упорно соскальзывал с его лица, стоило только чуть затронуть личное.
– Удобнее делать это не глядя на собеседника, – признаю я и отпиваю кофе.
Санаду тоже отпивает из своей кружки. Смотрит на вязь узора на обоях напротив и тихо добавляет:
– Вообще… ещё более способствует откровенности физический контакт. Тепло чужого тела как символ защищённости и уюта.
Он как-то слишком поспешно приникает к своей кружке.
– Вы холодный, – напоминаю я. – Не как труп, но всё же.
Сдавленно кашлянув, Санаду опускает кружку на бедро:
– Я могу поднять температуру тела. До комфортной для человека.
– Это предложение или констатация факта?