Поправки
Шрифт:
– Что такое «галлюцинация»? – спросил Альфред.
– Сон наяву.
– Меня это пугает! – содрогнулся Альфред.
– Еще бы.
– Помоги надеть памперс.
– Ладно, – отозвался Гари.
– Меня пугает, что мысли путаются.
– Ох, папа!
– Голова работает не так, как следует.
– Знаю-знаю.
Но сам Гари посреди ночи заразился от отца тем же недугом. Вдвоем они пытались решить проблему памперса, который в глазах отца представлял собой причудливый предмет для полубезумной беседы, а не замену ночной пижамы, и Гари тоже мерещилось, что все вокруг рассыпается на элементы, что ночь полна шорохов, шевелений, метаморфоз. Казалось, в этом доме, за
Альфред лег в постель, белоснежные волосы упали ему на лицо. Гари подтянул одеяло повыше. Неужели три месяца назад он воевал с этим стариком, принимал его за серьезного противника?!
Когда Гари вернулся к себе, радиочасы показывали 02.55. Дом затих, дверь в спальню Дениз была закрыта, единственный звук – шум трейлера на автостраде в полумиле отсюда. Почему в комнате пахнет как-то странно, слегка отдает табаком?
Или это вовсе не запах курева? Может, это воняет моча в австрийской глиняной кружке, которую он так и оставил на полу в стенном шкафу?!
«Завтра, – подумал Гари. – Завтра – мой день. У Гари выходной! А потом, утром в четверг, мы разберем этот домишко до основания. Покончим с недомолвками».
После того как Брайан Каллахан уволил Дениз, она выпотрошила себя и разложила внутренности на столе. Рассказала себе сказку о девочке, чьи родные так мечтали о дочке, что съели бы ее заживо, если б она не сбежала из дому. Она рассказала себе сказку о девочке, которая, отчаянно пытаясь спастись, пряталась во всевозможных убежищах – работала поваром, вышла замуж за Эмиля Берже, жила одиноко в Филадельфии, завела роман с Робин Пассафаро. Но все эти поспешно выбранные убежища конечно же не могли укрыть ее надолго. Пытаясь защититься от своих изголодавшихся близких, она достигла противоположной цели: добилась, что, как раз когда их голод обострился до крайности, ее собственная жизнь развалилась – ни мужа, ни детей, ни работы, никаких обязанностей, никакого щита. Можно подумать, она нарочно постаралась устроить все так, чтобы ничто не мешало ей нянчиться с родителями.
Братья тем временем ухитрились уйти от проблем. Чип бежал в Восточную Европу, Гари забился под каблук Кэролайн. Да, Гари «брал на себя ответственность» за родителей, но, по его представлениям, ответственность сводилась к тому, чтобы командовать и запугивать. Терпеливо выслушивать Инид и Альфреда, проявлять понимание – это бремя всей тяжестью легло на плечи дочери. Дениз, единственная из детей, разделит с родителями рождественский обед и – это заранее можно предсказать – единственная будет состоять при них все последующие недели, месяцы, годы. Родители чересчур деликатны, никогда не попросят дочку переехать жить к ним, но она знала: именно этого они и хотят. Как только Дениз записала отца на вторую стадию экспериментов с «Коректоллом» и предложила родителям свой дом, Инид в одностороннем порядке прекратила военные действия. Ни разу больше не упоминала про свою подругу-прелюбодейку Норму Грин. Ни разу не спросила, почему Дениз «бросила» работу в «Генераторе». Инид попала в беду, дочь поспешила ей на помощь, и мать не могла больше позволить себе роскошь придираться. И теперь, как говорилось в этой сказке, настало время шеф-повару выпотрошить себя и скормить изголодавшимся родителям.
Другого сюжета не имелось, и Дениз готова была уже примириться с тем, что есть, вот только никак не могла признать в героине себя.
Когда надевала белую блузку, старый серый костюм, черную шляпку с короткой черной вуалью и мазала губы красной помадой – тогда Дениз узнавала себя. Когда надевала белую безрукавку
Она съездила в Нью-Йорк, выступила по «Фуд ченнел» и побывала в клубе для таких людей, как она, которые начинают понимать, чего они стоят, и нуждаются в практике. Остановилась у Джулии Врейс, в ее замечательной квартире на Гудзон-стрит. Джулия сообщила: в ходе бракоразводного процесса выяснилось, что Гитанас Мизевичюс заплатил за квартиру деньгами, украденными у литовского правительства.
– Адвокат Гитанаса называет это «недосмотром», – рассказывала Джулия, – но верится с трудом.
– Значит, ты лишишься квартиры?
– Нет-нет, – ответила Джулия, – напротив, это поможет мне оставить ее за собой и ничего не платить Гитанасу. Но мне, право, так неприятно! Получается, что по справедливости моя квартира принадлежит литовскому народу!
В гостевой спальне температура достигала 90 градусов. [93] Джулия выдала Дениз ватное одеяло чуть ли не в фут толщиной и предложила еще плед.
– Спасибо, этого более чем достаточно, – отказалась Дениз.
Джулия принесла фланелевые простыни и четыре подушки в фланелевых наволочках. Поинтересовалась, как там Чип поживает в Вильнюсе.
33°С.
– Похоже, они с Гитанасом сдружились.
– Страшно подумать, как они вдвоем сплетничают на мой счет! – жизнерадостно промурлыкала Джулия.
Дениз возразила: скорее всего, Чип и Гитанас вовсе не затрагивают эту тему.
– Почему бы им не поговорить обо мне? – Джулия наморщила лобик.
– Ты довольно жестоко бросила и того и другого.
– Вот бы и поговорили о том, как они меня ненавидят!
– Не думаю, чтобы кто-то мог тебя возненавидеть.
– По правде сказать, – призналась Джулия, – я боялась, что ты возненавидишь меня за разрыв с Чипом.
– Нет, меня это совершенно не колышет.
Джулия воспрянула духом и поведала Дениз, что встречается с юристом, лысым, но очень милым. Их свела Иден Прокуро.
– С ним я чувствую себя в безопасности, – сказала она. – В ресторанах он держится так уверенно. И у него полно работы, так что он не пристает ко мне поминутно, ну, с глупостями.
– Знаешь, – сказала Дениз, – чем меньше ты будешь мне рассказывать про вас с Чипом, тем лучше.
Казалось бы, после этого не так уж трудно было ответить на вопрос Джулии о личной жизни и рассказать про Робин Пассафаро, но Дениз не смогла этого сделать. Ей не хотелось повергать подругу в смущение, не хотелось слышать ее тоненький, полный сочувствия голосок. Лучше сохранить прежнюю невинность и простоту в отношениях.
– Никого у меня нет, – сказала она.
Никого – но следующей ночью в роскошном приюте сафической любви всего в двухстах шагах от дома Джулии ее ждала семнадцатилетняя девочка, только что сошедшая с автобуса из Платсберга, штат Нью-Йорк, прическа – вызов миру, по 800 баллов на выпускном и вступительном тестах (она таскала аттестаты с собой, словно справку о психическом здоровье или, скорее, ненормальности), а на следующую ночь – аспирантка-богослов из Колумбийского университета, чей отец – так она сказала – владел крупнейшим банком спермы в Южной Калифорнии.