Попугаи с площади Ареццо
Шрифт:
Она вошла в дом номер пять по улице Бакмир, пересекла желто-зеленый коридор, вышла во дворик и проникла в свою квартирку. Эти несколько квадратных метров теперь представляли собой ее спальню, гостиную и кухню. Столяр из дома номер девять обещал ей скоро отдать остатки краски, и она надеялась, что тогда сможет закрасить на стенах остатки постеров и афиш, которые наклеили туда прежние жильцы.
Услышав, как поворачивается ключ в замке, Коперник проснулся, встряхнулся и бодро замахал крыльями.
— Бонжур, мадам, бонжур! — громогласно воскликнул
— Бонжур, мой Коперник.
Кроме ее одежды, попугай и клетка были единственным добром, которое выпустили из своих лап оценщики. С точки зрения хозяйки, птица не очень пострадала от переезда: попугаю нравилось, что он стал проводить больше времени в ее обществе.
Мадемуазель Бовер открыла клетку и выпустила попугая; ара нежно прижался к хозяйке. Она погладила его по клюву, хвосту, животику; реакцией на эти ласки был бурный, лихорадочный восторг — из горла птицы неслось мелодичное воркование.
— Нам же и здесь хорошо, мой Коперник, правда? Или нет?
Вместо ответа он стал нежно поклевывать ее руку, словно целуя.
Так, с птицей на плече, она присела на свою узкую кровать и задумалась о путешествии, которое только что совершила. На самом деле она вовсе не была потрясена. Она не испытывала ностальгии и совсем не жалела о своем переезде. Конечно, там было красивее, в тысячу раз красивее, чем здесь. Однако годы на площади Ареццо прошли для нее под знаком хронической болезни, неудержимой страсти к игре, ее ночных эскапад и секретных поездок в конце недели. Она тратила куда больше энергии, чтобы сбегать из своей огромной квартиры на площади с попугаями, чем для того, чтобы в ней жить.
В окно постучала соседка:
— Мадемуазель Бовер?
— Иду-иду.
Она проверила, что ее плиссированная юбка не сбилась набок, убедилась, что ничего лишнего не разбросано по комнате, и открыла дверь — Коперник сидел у ее щеки.
— Так я вам их оставлю?
У соседки были круги под глазами, она указывала на семерых восьмилетних детей, которые сгрудились у нее за спиной.
— Конечно! Вы их уже собрали? Так что, всё как договорились?
— Матери согласны, мадемуазель Бовер.
— Входите, ребята.
Дети, бросив растерянный взгляд на попугая, гурьбой ввалились в квартирку, расселись вокруг стола и разложили на клеенке свои тетради и книги.
Соседка поставила у раковины два блюда и кастрюлю:
— Ну вот. На закуску — бореки из юфки, шашлычки надо подогреть, и на десерт — сютлач.
— Из риса с молоком? Обожаю. И Коперник тоже!
Мадемуазель Бовер поблагодарила соседку, которая вскоре ушла, а потом занялась детьми:
— Что вам сегодня задано, дети?
Они приносили то, что им задали в школе, и мадемуазель Бовер помогала им с домашними заданиями. Вскоре после переезда сюда она случайно объяснила какому-то школьнику из дома, как правильно вычитать. Воодушевленный ее мягкостью и тем, что ему все стало понятно, он вернулся на следующий день уже с двоюродной сестричкой, которая потом рассказала
Мадемуазель Бовер придумала себе этот бартер в качестве оправдания, потому что на самом деле ей с каждым днем все больше нравилось заниматься с детьми иммигрантов. Она увидела, что знания, сохранившиеся у нее в памяти, не только полезны для них, но буквально являются драгоценностью; ее прекрасный французский, хорошие способности к арифметике — это оказалось сокровищем, которое она могла передавать другим и тратить. Когда она видела вокруг себя заинтересованные, нетерпеливые, а иногда и восхищенные взгляды детей, она чувствовала какое-то новое, незнакомое удовлетворение.
Одной девочке, которая расспрашивала ее о разноцветной птице, она рассказала, что раньше жила на прекрасной площади, где летают и большие попугаи самых разных цветов, и маленькие волнистые попугайчики. Люди живут в домах, попугаи — на ветках, и те и другие подглядывают друг за другом. Девочка захихикала, и ни один ребенок не поверил этому рассказу. Она настаивала, уточнила, что это было в Брюсселе, в двух километрах отсюда. Они упрямились и мотали головой, не соглашаясь. Для них, как раньше и для нее самой, районы Маду и Иксель разделяло нечто большее, чем просто граница, — скорее, целая гора или пустыня, они принадлежали к разным мирам. Ни один здешний обитатель не ездил туда и наоборот. Получилось, что дети сочли ее вруньей, хотя на этот раз она сказала правду. «Чего хотят люди? — размышляла она. — Реальности или все же мечты? Того, что их устроит».
Они занялись заданиями. Пока она общалась с детьми, Коперник, сидя у нее на плече, тоже внимательно ее слушал. Время от времени он, словно школьник, который записывает слова в тетрадь, радостно повторял: «Сюбжонктив!», «Пропорция!» — и дети покатывались со смеху. Мадемуазель Бовер наполнялась гордостью за него, потому что он следил за уроком и заодно развлекал ребят. Но ее удивляло, что, когда она вступала в диалог с кем-то из детей, он переминался с лапки на лапку, выражая неудовольствие.
Это самое случилось и когда она склонилась над Абдулом, толстеньким кудрявым мальчиком, и велела ему повторить неправильные глаголы. И хотя учительница вела себя внимательно и любезно, мальчик сбивался и ошибался.
— Брр! Брр! — заорал Коперник после второй его ошибки.
Мадемуазель Бовер, погладив лентяя по голове, воспользовалась выходкой попугая:
— Видишь, Абдул, даже Коперник заметил, что ты не слишком стараешься.
— Я ему не нравлюсь! — закричал мальчишка, нахмурив брови и уставившись на птицу.