Попутный ветер
Шрифт:
— Думаешь, твои сваты? — спросил Камень, разглядывая мешочек с отравой. — Смотри, вязь вышита. Вроде как метка.
Ягода покачала головой, вглядевшись.
— Нет. Люди так не нападают.
— Кто ж тогда? — возразил тихонько Камень.
— Нелюди. — Она замолчала, сдвинув тонкие брови.
Какие ж тут нелюди могут быть? Ведь и у них — когти, лапы, зубы. Не звук, убивающий бескровно. Теперь, задним числом, Камень припомнил, как все удивлялись, слыша, что он возвращается домой в королевство без магии, будто и не знали о таком. И ладно бы кто-то дальний. Но
Камень понюхал порошок — тут же зачесалось в носу от едкого запаха.
— Хорошо, что воду спасла. Потому и колодезник тебе помог, видимо.
— У нас везде бьют ключи. Отрава быстро бы разошлась по земле. А ты каким ветром у нас оказался? — вскинулась вдруг.
Помотал головой, усадил снова, недоверчивую, подтыкая плащ.
— Сиди уж. Не пришлый я. Свой. Ушел за счастьем, видно, когда ты только в планах у мамки с папкой была. Думал, научусь магии, наколдую себе, чего захочу. Только не задалось. Вернулся домой, а тут… Пес вот. Да ты, Ягода.
Камень притащил свою котомку, разделил на троих сухари с солью. Пес проглотил свою долю за мгновение. Девушка же принялась рассасывать каждый кусочек, как лакомство.
— А ты сам чей? — спросила хмуро парня.
— Ничей. — Он махнул рукой в сторону дома. — Родители умерли, мне еще восьми не исполнилось. Чтобы с теткой Горошиной не жить, сбежал.
— А я дочь Смородины, слышал?
Камень кивнул. То-то чернявая такая, как смородинка. Мать девушки как раз на сносях ходила, когда мор унес его родителей.
— О тебе Гороховы всегда говорили, что ты вернешься с полными торбами добра, — сказала Ягода.
Камень высыпал на дорогу крошки из котомки:
— Вот оно, мое добро. Зря сородичи надеялись.
Она сначала посмеялась, а потом вдруг покраснела и потупилась.
— Чего ты?
— Да, так. — Отвернулась в сторону, принялась кусать губу, чуть ли не до крови.
— Говори уже.
— Глупая я, — выдавила Ягода. — Мечтала, что приедешь, увидишь меня и влюбишься до смерти. Будешь бывалым и богатым. Расскажешь мне про дальние страны.
Камень почувствовал, как жаром заливает тело. Вспыхнул весь, словно кукла соломенная. А спичкой оказалась эта чернявая девушка.
— Чего ж глупого, — шепнул, потому что горло перехватило. — Расскажу, если слушать будешь.
И долго рассказывал Ягоде, где был и что повидал, пока она, сморившись, не положила голову ему на плечо. Пес лег в ногах и тоже заснул. Камень же сидел и стерег этот сон, думая, что порою сокровище находишь не в чужих странах, а у себя под носом, да еще в тот момент, когда кажется, будто потерял все, что мог; когда бежишь от магии, но сам оказываешься в страшной сказке, и только тот, кто рядом, дает тебе силы верить, что она закончится хорошо.
ЗАКОЛЬЦОВАННАЯ СКАЗКА
В центре одного из королевств Империи находится храм Единых. В нем до сих пор верят, что Жизнеродящая
Единые не настаивают на своей вере, не готовят фанатиков и адептов. Желание всех вокруг убедить появляется только тогда, когда сам сомневаешься, а они не сомневаются.
Настоятельница в храме — матушка Маноа — высокая статная женщина с тонким ободом на распущенных седых волосах. И она искренне верит в то, что каждый следующий день будет только лучше предыдущего. Своему чутью она доверяет, как и морщинистым рукам, вынянчившим ни одно поколение Единых.
Каждый новый день Маноа встречает в детской. Смотрит на сопящих, пока не рожденных младенцев и наставляет их на долгий путь, в гармонии с собой и миром.
Сегодня ничем не отличается от вчера и завтра. Впрочем, нет. Иногда оно отличается.
Маноа поняла это, когда на пороге показалась юная Эстея, всполошенная, как согнанная с яиц курица, и закричала:
— Матушка! Матушка! У ворот храма — младенец!
Сердце настоятельницы не сбилось ни с одного удара.
— Перестань кричать, милая. — Тяжело поднявшись с колен, Маноа окинула взглядом свою обитель, где провела без малого полтора века.
Несколько десятков спящих младенцев уютно сопели носиками в своих колыбелях. К счастью, ни один не впитал беспокойства Эстеи, не заворочался, не открыл нежно-голубых глаз с сияющими желтыми зрачками.
— Пригляди за малышней.
Это прозвучало ни просьбой, ни приказом. Просить Маноа не могла по своему положению среди Единых, приказывать — по той же причине.
— Я разберусь сама, — пообещала старуха.
И Эстея сразу успокоилась. Матушка слов на ветер не бросала. Ее речи можно было заносить в скрижаль на веки вечные.
Маноа кивнула девчушке и вышла. Шаги гулко отдавались в пустынных коридорах. В этот час полагалось еще нежиться в теплой постели, воровать ласки зарождающегося дня и благодарить богов за то, что скоро встанет солнце. Лишь матери Единых полагалось охранять сон будущего поколения, петь песни, воспитывающие ум и пробуждающие вековую память. А настоятельница знала очень много песен.
Она не спешила: в ее возрасте не бегают. Ей приличествует ходить степенно и важно. Гостья за воротами подождет, кем бы она ни была. А если не дождется, значит, просто боги отвели.
Настоятельница подошла к высоким крепким воротам, с трудом отодвинула тяжелую задвижку. На плечо старухи, царапнув острыми коготками, опустилась крылатка. Зверек сонно моргал круглыми глазками, мордочка, как всегда, была невероятно умильной и подвижной. Кожистые крылья хлопнули Маноа по плечу, а потом сложились за спиной зверька. Крылатка не мешала хозяйке.
Настоятельница подумала, что силы скоро начнут изменять ей, придется подыскивать помощника, чтобы встречать приходящих. Она вспотела. Колени подрагивали. В спине появилась точка обжигающей боли, которая незаметно разлилась по всей пояснице. Маноа поморщилась и одним рывком распахнула ворота.