Пора летних каникул
Шрифт:
Вилька оборвал себя на полуслове, прислушался —невдалеке от нас, там, где находится наш старый окопчик, раздался шуршащий шумок.
— Кто идет?!— окликнул Вилька. Шуршание прекратилось.
— Кто идет?!— повторил Вилька и на секунду посветил трофейным фонариком.
Светло-желтый лучик выхватил из тьмы фигуру Бруса, метнулся чуть в сторону — Кувалда. Оба лежали ветров на двадцать впереди своего окопчика.
— Т-ти-ише вы,— услышал я прерывающийся голос Бруса.— Чего шум подняли?
— А ну ползи назад!— Это уже
— Чего пристали...
— Ползи, говорят,— стрелять будем.
Легкое замешательство, шепоток. Затем голос Бруса:
— Ладно, мы сейчас.
Вилька вновь посветил фонариком. Немного погодя шуршание послышалось совсем рядом, , меня обдало тяжелым запахом пота.
— Ну, вот мы,— произнес зло Брус.— Чего надо?
— Валили бы отсюда подобру-поздорову,— прогундосил Кувалда.— Чего встреваете? Сказано — мы будем прикрывать отход. Выполняйте приказ.
Вилька опять посветил фонариком, присвистнул:
— Ох, товарищ капитан, а у вас в петлицах шпал нету. К чему бы это?
Надсадно матюкнувшись, Кувалда кинулся на Вильку, и в тот миг я охнул, в глазах померкло...
Сколько времени прошло, пока я вынырнул из тьмы,— трудно сказать.
Голос ротного:
— Очухался, парень. Здорово его Брус приголубил... Ну как дела, друг?
Я еле выдавил из себя:
— Ничего... горло болит. Знакомый Вилькин говорок:
— Эх, Юрка! Тут без тебя такое вывернулось!
— Не поверишь,— подтвердил Глеб.
— Брус с Кувалдой решили прогуляться к фрицам. Мы им помешали, а они обиделись, решили нас пришпилить и ходу дать. Благо пулеметная точка в сторонке... Брус —до чего же предусмотрительный человек!—и документиками красноармейскими обзавелся. А свои документики куда дел — неизвестно.
Брус и Кувалда молчали, как дохлые.
— Отпустите нас,— вдруг попросил Кувалда — Вес равно всем нам крышка...
— Все равно,— громко прошептал Брус.
Наш ротный, .рябой старшина, скрипнул зубами:
— Пошли до комбата, сволочи. Прикажет — своей рукой порешу. А ну, топай!
Глеб, Вилька и я молчали. На душе было пакостно. Немного погодя раздался револьверный выстрел... другой, и сразу же — два выстрела подряд.
— Все, в дамках,— Вилька матюкнулся. Глеб кивнул:
— Собакам... Да они и собачьей смерти не заслуживают/
Послышались шаги, голос ротного:
— Смену привел, а вы до комбата шагайте.
— Не пойдем!—взбунтовался Глеб.— Рассчитаться нам надо с фрицами.
— Разговорчики.
Мы покатили свой «максим». Кто нас сменил — в темноте так и не узнали.
Дорого обошелся батальону прорыв из фашистского кольца. Те, неизвестные бойцы, оставшиеся у немецкого ручного пулемета, держались до последнего. Это были настоящие люди.
И еще комбат — старший батальонный комиссар Бобров, родной наш Очкарик... Он тоже был настоящим человеком.
Он нас и вывел из мертвых тисков. Мы трое все время
Оберегали, да не уберегли.
И вот он, родной человек, лежит на охапке сена, с простреленными легкими, булькает словами:
— Уми-ра-ю... сын-ки... И он умер.
Вилька заплакал. Навзрыд, как ребенок. И Глеб, и я — все бойцы.
— Товарищ лейтенант, принимайте командование батальоном,— это наш ротный сказал интенданту Гурвичу.
Гурвич растерялся.
— Я?.. Батальоном?.. Какой из меня командир? Я — астроном. Понимаете — астро-оном!
— Не боги горшки обжигают, товарищ лейтенант.
— Нет, вы это серьезно?— заволновался Гурвич.— Вы знаете, я не умею командовать.
Он все таки принял командование. Остаток ночи комбат удивлял нас поразительными рассуждениями.
— Смешно!— размышлял он вслух.— Исаак Гурвич, какой-то астроном и губошлеп — командир батальона. Как вам это нравится?.. Ну, положим, смерти я не боюсь. Когда подумаешь, что где-то, на расстоянии миллиардов световых лет от. нашей песчинки-земли, живут звезды, какой-то паршивый фриц с автоматом — это просто смешно. Вселенная вечна и бесконечна... О какой смерти может идти речь? Но как же я буду командовать батальоном? Это же не карта звездного неба!
— Ничего, миром поможем,—- уверял наш ротный.— Вы не стесняйтесь, что звездочет. Человек вы хороший, средний командир. Вам и командовать. А я подсоблю, честное большевицкое.
— Разве что поможете,— вздыхал Гурвич.— В остальном я — ничего себе. Терпеть можно... Я людей напрасно погубить боюсь. Больше я ничего не боюсь...
Гурвич не лгал. В его хлипком теле действительно жила неустрашимая.душа.
На заре фашисты вновь взяли батальон в кольцо.
И тогда Гурвич, милый, добрый «звездочет», свершил то, что свершил ночью комиссар Бобров,— с пистолетом в руке кинулся на пулеметы, увлек за собой людей, а сам ушел из жизни. Ушел во имя других. Ушел, как майор Шагурин, как комиссар Бобров, как наш Павка, как те двое, что прикрывали отход.
В который раз батальон оторвался от наседавших гитлеровцев. Мы укрылись во ржи.
Рябой старшина принял командование батальоном.
— Слушай мою команду! Батальоном командует старшина Милешин. Комиссар батальона — сержант Мчедлидзе. Он же — хранитель двух полковых знамен. Беречь сержанта Мчедлидзе как зеницу ока. А если что... В вещмешке у него знамена. Ясно?
Мы отлеживались во ржи, тяжелой, осыпающейся. Очень хотелось есть, но ничего существенного пожевать не было, осталась плитка шоколада на троих. Все наши трофеи пришлось бросить в ночной свалке. Мы съели шоколад. Он оказался не такой, как наш,— сладковато-солоноватый. Очень захотелось пить, но новый комбат