Пора летних каникул
Шрифт:
Мчедлидзе страдальчески закрыл глаза:
— Вах-вах-вах...
Мчедлидзе- всегда казался мне человеком в летах. Возможно, он мне казался таким из-за его неправдоподобной бороды — она была у него словно вырубленная из камня, как у древней статуи — только очень буйная и ужасно- черная. Но сейчас, когда Мчедлидзе страдал, я вдруг понял, что он не старый — года на три-четыре старше нас, не больше.
И мне стало очень жалко нашего нового комиссара. Я представил себя на его месте и окончательно расстроился. Действительно, положеньице!
—
– - Вах! Какой комсомолец? За-ачем комсомолец! Беспартийный. Совсем беспартийный. Даже не член профсоюза. Колхозный тракторист я.
Престиж наш повис на волоске. Человек обратился за помощью и советом к культурным людям, а они хлопают глазами и глупо хмыкают.
Вилька спросил:
— А партийные... Есть партийные в батальоне?
— Что за вопрос? Конечно, есть. Только все рядовые.
— В таком случае, если необходим комиссар...
— Что за вопрос? В каждой части необходим комиссар...
— ...тогда назначить одного из рядовых, но партийного.
Мчедлидзе рассердился, белки его глаз налились кровью.
— Ты что, смеешься? Да? Смеешься?! Сам говорил — подрыв авторитета. Над комбатом смеешься, да?
В воздухе запахло порохом. Обидчивый Мчедлидзе вообразил, что мы разыгрываем его, чтобы посмеяться над ним и над комбатом.
Выручил Глеб. Он уже давно хмурил брови, что свидетельствовало о его напряженной мыслительной работе, и вдруг, очень к месту, сказал:
— Не волнуйся, дорогой (он тоже заразился от Мчедлидзе колоритной манерой разговаривать), оставайся комиссаром.
Мчедлидзе ахнул:
— Вах!.. Как так? Совсем беспартийный...
— Зачем беспартийный? Советская власть нравится?
— Конечно.
— Партию большевиков уважаешь?
— Зачем такие слова говоришь? Обижаешь, да? Конечно, уважаю.
— Вот и хорошо. Значит, ты беспартийный большевик. Давай, будь комиссаром,— показывай пример бойцам, уничтожай фашистов, как настоящий большевик. Хорошо будет. А как до своих пробьемся — расскажи, кому надо. Честное слово, ругать не будут. Даже похвалят, а может, даже и в партию примут.
Мчедлидзе просиял. Он долго тряс Глебу руку и выбрасывал из себя жаркие слова благодарности:
— Спа-асибо, дарагой, шени чери ме! Ах, спасибо. Умный человек! Ах, до чего умный!.. Разобьем фашистов — приезжайте все в гости.. Братьями будем. Меня в Тбилиси все знают. Спраси любого: «Где живет Ва-но Мчедлидзе, сын Ираклия Мчедлидзе — чемпиона по нардам?» Любой скажет. А если не скажет, иди в Сабуртало. Там уж каждый покажет... Даже ребенок, генацвале.
Мчедлидзе подумал и добавил:
— Конечно, люди разные попадаются. На всякий случай запомните адрес: Тбилиси, Сабуртало, а дальше — там, где кукурузные поля, третий дом с левой стороны. Приезжайте, генацвале, не пожалеете. Шашлык
Он говорил с таким азартом, так умолял нас непременно приехать в Сабуртало, что казалось, война уже кончилась, и мы сейчас раздумываем: куда ехать — по домам или в гости к Мчедлидзе.
Наконец бородач выговорился и ушел.
— А что,— Вилька чмокнул губами и оттянул двумя пальцами кожу на кадыке — точно так, как это делал Мчедлидзе,— из него толковый комиссар- получится. Главное — энергии на целый взвод и голова отчаянная.
Вилька не ошибся. Мчедлидзе развил кипучую деятельность. Прежде всего он объявил бойцам, что комбат и он, комиссар, глубоко верят в их стойкость и мужество. Однако вера верой, а дело делом. Это неважно, что в батальоне мало осталось бойцов и.всего два пулемета. Если каждый боец будет сражаться, как герои поэмы Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре» или хотя бы как Георгий Саакадзе — фашистам придется плохо.
— Сделаем им плохо, товарищи?— задал он риторический вопрос и тут же сам на него ответил:— Обязательно сделаем. Тут недалеко, возле ржаного поля, туда-сюда носятся немецкие мотоциклы и автомобили. Что будем делать, генацвале, об этом сейчас комбат сам скажет.
Старшина сказал, что придерживается взглядов покойных Шагурина и Боброва, которые считали своим долгом в любой обстановке вести активные боевые действия. Пусть фашисты дрожат от страха, пусть земля горит у них под ногами. А поэтому он, комбат, решил устроить на дороге засаду, разгромить какую-нибудь немецкую воинскую часть — все фрицев поубавится.
К вечеру батальон залег во ржи, у самой дороги. Мы установили наш «максим» на правом фланге. На левом фланге с «дегтярем» залег сам комбат.
Движение на дороге не было особенно оживленным. Изредка мимо нас проскакивали два-три грузовика, неспешно двигались задастые «першероны» с коротко подстриженными хвостами, легко тащившие тяжелые фуры, оживленно о чем-то толкуя, проехала группа самокатчиков, с треском промчался мотоциклист. Все это — мелкая дичь. Новый комбат мечтал о парочке взводов пехоты или еще о чем-нибудь в этом роде.
Первым потерял терпение Вилька. Он уверял, что чувствует себя старичком со знаменитой картины, подглядывающим за купающимися девицами.
— Вы как хотите, а я больше не могу спокойно смотреть на фрицев. Появится еще стайка колбасников — я им сделаю свинцовую клизму...
— ...и комбат вгонит тебе в глотку такое угощение —< не прожуешь до самой смерти. И правильно сделает.—? Глеб улыбнулся:—Имей терпение, Вилька. Представь себе, что ты на рыбалке и у тебя пока не клюет.
— Хм,—- Вилька нетерпеливо тряхнул головой.— Это мне нравится! Мало того, что тебя каждую секунду могут распотрошить фрицы, так, оказывается, и среди друзей-однополчан есть охотники испортить тебе кровообращение.