Пора, мой друг, пора
Шрифт:
Выступать она не умела, сильно путалась, говорила какие-то шаблонные, свойственные «людям искусства» слова: «где-то по большому счету» и «волнительно» вместо «волнующе» – и произносила прилагательные мхатовским говорком, то есть так, как ни в жизни, ни на экране никогда не говорила, а потом и совсем потеряла нить мысли, покраснела, кляня себя, но юношеские лица в зале были так веселы и добры, что в конечном счете все сошло хорошо, всем она, как всегда, понравилась.
Потом ее окружили здоровые, спортивные парни
В конце длинного пустого коридора она увидела Олега. Он разглядывал какой-то стенд. Он повернулся к приближающейся толпе и улыбнулся.
– А вот наш деятель! – засмеялись студенты.
– В самом деле он крупный деятель? – спросила Таня.
– У! – засмеялись студенты. – Большой человек Бэ Чэ!
– Мне что-то не верится, – сказала она.
Студенты зашумели, показывая на Олега.
– Лучший и выдающийся!
– Светлая голова!
– Железные нервы!
– Высшие баллы!
– А какие манеры!
– А элегантность!
– Вождь!
– Титан!
– Организатор и вдохновитель!
– Силач!
– Мощага!
– Вы можете им гордиться!
С этими криками, вроде бы и шутливыми, но почему-то неприятными для Тани, они окружили Олега. Тот молча улыбался.
Кажется, он не обращал внимания на эти шутки. Таня кивнула ему.
– И никаких взысканий? – спросила она, улыбнувшись.
Какой-то очень высокий парень снял очки и, глядя не на Таню, а на Олега, проговорил:
– Как вам сказать? На первом курсе наш Олег шалил, но это в далеком прошлом…
Шутки почему-то смолкли, воцарилось секундное молчание, все смотрели на Олега и высокого. Должно быть, что-то было между ними, далекое, но незабытое. Светлыми глазами Олег взглянул на высокого. Тот недобро усмехнулся, выбрался из толпы и зашагал прочь. Олег подошел к Тане.
– Ужасно ты выступала, Танюша, – улыбаясь, сказал он.
Они все шли и шли куда-то по институту, и Олег шагал рядом, взяв ее под руку, гордый и прямой. Они вышли из института вдвоем.
– Кажется тебя не очень любят здесь, – сказала Таня.
Олег оглянулся на здание института.
– Осточертел мне этот детский сад, – проговорил он.
– Сопляки несчастные.
Они пошли через парк. Было морозно, снег скрипел под ногами, меж сосен мелькали яркие планеты.
– Я хочу пригласить тебя поужинать у нас. Я предупредил, домашние ждут, – сказал он.
Таня ответила, что зря он это сделал, она не пойдет.
– Оставьте меня, Олег, пожалуйста, – попросила она.
Лопнуло тогда его напряженное спокойствие, и, чуть не крича, он стал уверять, что измучился без нее уже окончательно, что дальше так не может продолжаться,
– Да пойми же ты, наконец, что я в тебя влюблен! – вскричал он.
Она ответила, что ничем не может ему помочь. Они шли по мохнатым лунным теням, по пятнам сверкающего лунного снега.
– Сириус? – спросила она, показав на созвездие.
Он закричал, что Сириус, что это гнусно, жестоко, что для всех у нее есть жалость, кроме него. И неужели из-за того дикого, нелепого случая, в котором никто из них совсем не виноват…
– Послушай, оставь ты меня. Разве ты не видишь – ночь-то какая, – сказала она.
Он повернулся и побежал назад, яростно и легко унесся от нее по аллее.
Луна была с маленькой, еле заметной ущербинкой. Она огибала сосны, вежливо плыла над Таней, пока не спряталась в елках.
Таня остановилась, чтобы разглядеть планеты. Парк кончался, уже был виден трамвай и огоньки такси.
Таня побежала, ей почудилось вдруг, что на трамвайной остановке может оказаться Марвич. Так ей всю зиму казалось – вот-вот из-за угла вывернет Валька в своем обшарпанном пальто.
Ах, да, теперь ведь он новое пальто себе купил. Наверное, какое-нибудь дурацкое венгерское пальто.
– Ерунда, – сказал молодой человек в темных очках другому молодому человеку в свитере. – В том фильме, о котором вы говорите, ничего нового нет. Элементарное раздвоение личности, вот и все.
Свитер стал возражать, но темные очки уже склонились к Тане.
– А вы, Таня, как считаете?
– Мне-то какое дело? – дернула Таня плечиком.
Очки одобрительно пожали ее руку.
– Вы очень умны. Я много слышал о вас. Очень хочу стать вашим другом.
– Хорошо, подружимся, – сказала Таня и ушла с Мишей.
Начались звонки, и все повалили в зал. Полчаса ушло на представление группы. Павлик не жалел эпитетов для всех, он сказал, что переживал свою вторую молодость, работая с этим коллективом. Коллектив раскланивался и улыбался, вспоминая дожди и солнце, и как ругались, и как мирились, и как чудно было.
– А теперь мы покажем вам нашу скромную ленту, – сказал Павлик.
Коллектив сошел с эстрады в зал. Танино кресло оказалось рядом с автором. Автор хорохорился, косил правым глазом на какого-то критика, иронически улыбался и шептал Тане на ухо:
«Провал, Танька! Полный провал!»
Погас свет, и потекла знакомая музыка, и потекли сто раз виденные кадры пролога, потом титры…
– Правда, приятно? – шепнул автор. – Все-таки приятно.
Послушай, Таня, между нами какая-то двусмысленность, ты не находишь? Может быть, ты думала, что я ухаживаю за тобой, так это ошибка. Я ведь, знаешь… Я хотел бы с тобой дружить. Ну, конечно, не как парень с парнем, но все-таки, чтобы между нами были простые, ясные отношения.