Пора охоты на моржей
Шрифт:
— Ну что, пойдем в экспедицию?! Где утка?
— Я выпутал ее и засунул в мешок, чтобы не брыкалась. Я ждал тебя. Пошли!
И они бегом пустились к двум круглым домикам, стоявшим в конце поселка у подножия горы.
Уже год как работала в Увэлене земельная экспедиция. Работники экспедиции изучали моржей на лежбище, лахтаков, нерп, ездили по тундре, собирали разные мхи, лишайники и делали много непонятных для увэленцев дел. А весной начальник экспедиции Гринберг объявил, что они покупают живых уток. Взрослые не хотели сдавать уток, не разрешали и детям. Но когда Владик и Петька все же сдали и утки после этого летали над поселком, как и раньше, то понесли своих уток Янкой и Тутыриль, а Кальхеиргину
Владику и Петьке нужны были не деньги, — их интересовало, как кольцуют уток. Дядя Гринберг объяснил ребятам, что это делают для того, чтобы узнать, куда летят гаги, где они зимуют, где гнездятся. Вот поймают где-нибудь закольцованную птицу, сообщат по указанному адресу, и мы будем знать, куда она улетела.
Владик сдал уже три живые утки. Петька нес вторую. И каждый раз они спрашивали, не поймали ли их птиц. Дядя Гринберг улыбался и говорил, что пока — нет.
— Вот еще одну принес, — сказал Петька начальнику экспедиции и подал мешок с уткой. — Только осторожно, она очень бойкая, в классе у нас летала.
— Это хорошо, что летала, значит, не побитая, — и дядя Гринберг вытащил гагу из мешка. Тщательно осмотрел ее, проверил, не надломлены ли крылья, а потом надел кольцо на лапку, зажал его плоскогубцами и сказал Петьке:
— На, неси к морю.
Владик с Петькой побежали к берегу, положили утку на гальку. Сначала она лежала и, видимо, не верила, что ее выпустили, потом встала, помахала сначала крыльями, затем разбежалась и взлетела.
Хорошо было Владику в Увэлене, скучать некогда, все время находились какие-то мальчишеские дела. Но перед самой войной его отца перевели работать в Анадырь. Отец уехал зимой на собаках, а Владик с матерью задержались, так как ему надо было кончать четвертый класс. Брат уже целый год жил в Анадыре и учился в педучилище.
— Как же ты будешь в Анадыре? Уток там нет, нерпы тоже, — спрашивали его увэленцы.
Владику становилось грустно, и он молчал.
Весной, когда у Увэлена еще стоял припай, пришла шхуна в Наукан, и надо было уезжать. Владик сбежал из дому и спрятался в яранге Рычыпа.
— Никуда я не поеду, — сердито твердил он Рычыпу. — У вас останусь. Ты же сам говорил, живи у нас, как сын будешь. Не поеду!
— Что ты?! — испугался Рычып. Хотя действительно не раз говорил, что хорошо бы иметь такого сына, как Владик. — Разве можно бросать родного отца и мать? Надо ехать!
Но Владик забился в угол полога и не думал выходить.
Весь Увэлен был поднят на ноги. Искали Владика. Наконец, плачущего и упирающегося, мать выволокла его из яранги Рычыпа, дала несколько подзатыльников и усадила на нарту старика. И Рычып отвез его на кромку припая, а там уже Кагье на своем вельботе довез до Наукана и посадил его с матерью на шхуну.
— Ты же вернешься к нам, — тихо сказал на прощание Кагье, — и мы еще встретимся. Тогда ты будешь большим — и сильным. И я возьму тебя с собой на умку.
Вдали от родных мест
Первое время Владик сильно тосковал по Увэлену. В Комбинате, где он жил с отцом и матерью, даже поговорить по-чукотски не с кем, а в школе и поселке уже не было таких друзей, как в Увэлене. Он не сторонился ребят, но все равно держался отчужденно, стеснялся своего заикания, находились и такие, которые дразнили его. И вообще это была уже не та жизнь, какой жил Владик. Комбинат был настоящим рабочим поселком и особенно оживал летом, когда начиналась путина и съезжались сезонные рабочие. И о том, что это Чукотка, напоминали лишь сильные пурги, морозы зимой и светлые ночи летом. Ни китов, ни моржей, ни нерп здесь не били, а олени находились где-то далеко
Шла война. Круглые сутки работал рыбоконсервный завод, тяжело пыхтела мощная тепловая электростанция, а заводской гудок далеко разносился по всей тундре, и по нему сверяли время. Школьников часто направляли на завод упаковывать консервы, подносить и сбивать тару, выгружать из кунгасов рыбу. А осенью всей школой ходили на Горку и помогали расчищать площадку для первого настоящего аэродрома.
Вскоре Владик сошелся с учеником седьмого класса Игорем Елкиным. Их сблизило то, что оба были страстные охотники, путешественники и любили рисовать и мастерить разные модели. Зимой они в воскресные дни и каникулы ходили на лыжах по склонам Горки и били в кустах куропаток, ставили петли на зайцев. Вечерами засиживались у Игоря дома, и его мать, продавец продуктового магазина, готовила им что-нибудь вкусненькое из белой муки и угощала Владика. Он отъедался, так как у себя дома хлеба не хватало и, кроме лепешек из отсевов муки, ничего не было, хотя отец — директор районной торговой конторы. Владик удивлялся: ведь на всё карточки и лишнего не возьмешь, а у них, у Елкиных, и консервы, и фруктовые компоты, и мука белая, и сахар, и даже сливочное масло. Брат, приезжавший на воскресенье домой и побывавший в гостях у Игоря, невзлюбил его и попрекал Владика дружбой с ним.
— Интеллигент паршивый, — говорил он. — Как барышня-мещанка, ходит на носках и трясет задом. И чем он тебе понравился?
Но в школе не было больше никого, кто увлекался бы охотой и рыбалкой, и Владик продолжал с ним дружить.
У Игоря большой, вместительный каюк — выдолбленная из целого ствола дерева длинная лодчонка, которую Елкины привезли из Марково, где жили до Комбината. Эту лодчонку можно свободно назвать и «капут», так как плавать на ней нужно было уметь, иначе перевернешься. Но Владик быстро освоился, и летом они с Игорем, обогнув Тонкий мыс, ходили по лиману на Волчиху, Тавайму, охотились там и ловили нельму и чира.
Постепенно Владик стал приживаться на новом месте, привыкать. А потом отец купил ему одноствольную ижевку двадцать четвертого калибра и упряжку из восьми собак. Забот и дел прибавилось. Заготовка собачьего корма не представляла больших трудностей, так как завод обычно выбрасывал кетовые головы. Отходы вывозили на вагонетках на окраину завода в низинку и закапывали в ямы. Они там протухали за лето и становились лакомой собачьей едой. Собаки были очень нужны в домашнем хозяйстве. На них Владик возил чистый лед из озера для питьевой воды. Его большими кусками складывали на завалинке под окнами и, когда надо было, откалывали куски и заполняли ими котел, вмазанный в печку. Часто приходилось ездить на собаках за углем. Пользовался собаками и отец для служебных поездок в Анадырь. А весной они вместе отправлялись на гусиную охоту.
После шестого класса Владик стал работать. Ему пошел уже пятнадцатый год. Тогда все ребята устраивались летом на работу и предпочитали идти на завод или рыбную базу, где хорошо платили. Но Владик устроился матросом на один из катеров плавбазы Чукотторга. Катера, как только вскрывался лиман, с двумя-тремя кунгасами шли караваном вверх по Анадырю и везли товары и продукты в Усть-Белую, Марково, Еропол, оттуда привозили пушнину, лес, осенью — картофель и капусту. А потом прибавился и другой груз — стальные американские плиты для строительства аэродромов. Людей не хватало, и команде катера вместе с кунгасниками приходилось сгружать тяжелые плиты. Это была адская работа, но люди ее делали — шла война.