Порочный круг

Сошкин Дмитрий В.

— Прости, что так неудачно все вышло, Рысик, — прошептал я, — но ничего, мы с тобой еще свидимся. Может, тебя воскресят побыстрее. Подумаешь, пяток лет...

Приободренный этой мыслью, я улыбнулся. На мои глаза набежала слезинка, хотя скафандр и вколол мне транквилизатор. Это была просто печаль, сродни той, которую испытывают близкие люди перед долгой разлукой, а вовсе не горе невосполнимой утраты. Я прекрасно осознавал, что смерть для нас штука весьма относительная, но как же все-таки больно смотреть на погибающего друга. Наклонившись, я поцеловал Рысь. От прикосновения моих губ он судорожно вздохнул и открыл глаза.

— Фобос... вот... все... — Он попытался изобразить на лице улыбку, но мышцы не слушались

слабеющего мозга. — ...

Он шептал еще какие-то слова, но я не мог расслышать их. Дышать перестал он незадолго до того, как остановилось сердце.

Я оставил безжизненное, истекшее кровью тело и пошел на выход. У ангара, где стояли обе наши канонерки, все уже были в сборе. Больше никто не пострадал. Заметив, что я вернулся без Рыси и мой скафандр буквально сочится кровью, ребята сразу сообразили, что произошло. Тут я увидел сопровождавшего нас офицера, который как завороженный уставился на меня, очевидно, потрясенный таким обилием крови.

— У нас один убитый, — сказал я ему.

— Что? Где? — соображал он с трудом.

— Там... — Я неопределенно махнул рукой в сторону коридора. — Найдете его сами.

— Но... Почему же вы не доставили его?

— Зачем? К тому же у нас принято оставлять мертвых на поле боя.

Офицер хотел вроде еще что-то сказать в мой адрес, но затем понял — спорить или требовать от нас сверх сделанного было бы просто идиотизмом, поэтому промолчал.

Зайдя в осиротевшую канонерку Рыси, я дал старт. Оператор безмолвствовал всю дорогу до линкора. Молчали и стрелки, которые столпились у дверей рубки, глядя на меня с нескрываемым укором. Хотя это и было нарушением устава, но я не мог заставить себя рявкнуть на мальчишек и разогнать их по местам. Когда мы уже причаливали к линкору, оператор нарушил наконец тягостное молчание:

— И... Как же мы будем теперь... Без Рыси?

В ответ я потрепал его по щеке и улыбнулся:

— Жизнь продолжается. Замену мы найдем...

И с такими словами встал в рамку и телепортировался в рубку линкора, подумав в это мгновение, что вряд ли замена будет равноценной.

В тот вечер мне никак не удавалось заснуть. Я ворочался и ворочался с боку на бок, не то чтобы терзаясь по поводу гибели Рыси, а скорее, просто чувствуя себя неуютно. В моем воображении спонтанно всплывали эпизоды предыдущих событий: как свершившихся задолго до нынешнего, так и совсем недалеких. Не было логики в этих воспоминаниях, и именно ее отсутствие вкупе с постоянным ощущением упущенной сути неприятным грузом мешали мне расслабиться. Мне не хотелось прибегать к помощи медикаментов или внешней стимуляции. Мне вообще претят всякого рода искусственные воздействия на организм в тех случаях, когда можно обойтись и так. Ведь если разобраться, то мы сами по себе искусственные существа, так зачем же еще более стирать границу между подобием человека и лишенным морального дискомфорта кибером.

Мысли эти, наконец, позволили мне отвлечься от череды образов и погрузиться в забытье, предшествующее сну. В этом странном состоянии я увидел себя стоящим посреди туманного болота, точнее, сырого прибрежного кочкарника, а неподалеку, в обрамлении частокола тонких неподвижных ивовых прутьев, ходили, взявшись за руки, серые тени, чем-то напоминавшие мне моих давно забытых товарищей. Не знаю, каким образом, но я тоже был вовлечен в их круговое движение.

Был тот хоровод молчаливым, и строг погребальный наряд. Над холмиком свежей могилы холодные звезды блестят. И ночью убогой, бездонной, сквозь шорохи снулой листвы, по травам я брел обреченный и не поднимая главы. Казалось, о боже, недавно мы за руки крепко взялись и с песней веселой забавно по кругу смеясь понеслись. И в цепких ребячьих десницах зажат заразительный смех. И солнце играло в ресницах. И счастья хватало на всех... Но в самом разгаре

веселья ладонь мне огнем обожгло. То в нашей живой карусели не стало еще одного... Но снова сомкнулись пальцы. Был кратким прощальный обряд. А звезды — немые страдальцы над нами как свечи горят. Товарища мертвое тело одела заботливо ночь и тихую песню запела, что мы уж не в силах помочь. И внемля мотиву забвенья замолкший кружил хоровод. И холодом оцепененья мне пальцы сводило, но вот последним рывковым движеньем я выдрал ладони свои... А те — продолжали круженье над холмиком свежей земли. Расторгнув смертельные узы и бросив друзей мертвецов, я брел сквозь кустарник кургузый, сквозь строй неподвижных бойцов; А вместо луны надо мною погибшего друга лицо. И звезды по стылому морю гоняют земное яйцо.

Мы вынуждены были задержаться в системе Барнарда. Нам необходимо было завербовать нового канонерщика вместо погибшего Рыси. Чтобы с толком использовать время, я получил разрешение на учебные стрельбы и разнес в пыль несколько небольших астероидов на дальних орбитах. Это подняло боевой дух экипажа — отличившиеся стрелки ходили гоголем — но я продолжал находиться в состоянии душевной депрессии, хотя внешне и держался как ни в чем не бывало. Лишь по вечерам, когда пустели коридоры и команда сидела по каютам, я бродил по линкору, иногда заглядывая в первый попавшийся отсек и беседовал с мальчишками, просто из необходимости с кем-нибудь пообщаться. Вот и сейчас, улыбаясь неизвестно чему, я приоткрыл дверь в каюту Жана и Пака. Общий свет был потушен и лишь у изголовья кровати направленным конусом горел ночник. Жан был один. Он лежал спиной ко мне и читал книжку. Оператор не заметил моего появления, и когда я тихо присел рядом, он вздрогнул:

— Ох! Вы напугали меня, мистер.

Я потрепал его шевелюру и потянулся за книгой:

— Ну-ка... Что это мы почитываем?

Жан с легким сопротивлением отдал мне том.

— Ничего не понимаю... — Я посмотрел название и полистал страницы, задерживаясь на голограммах.

— Судя по всему, это "В дебрях Эридана" Марка Сикорского, я читал ее, но на каком языке это издание?

— Оригинал. На польском. — Жан взял у меня книгу.

— Твой генетический язык польский?

— Да. И еще французский. А твой?

— Русский и немецкий.

— Я тоже говорю по-русски.

Улыбнувшись ему, я оглядел каюту, взяв в свою ладонь пальцы Жана и поглаживая их:

— Вы уютно живете...

— Это все Пак. Он любит чистоту.

— А ты? Ты что любишь?

Жан захихикал, когда я провел костяшками пальцев по его ребрам.

— А я люблю валяться на диване и читать про животных.

— Лентяй значит?

Он отбился от моих рук и присел на кушетке:

— Значит лентяй... Но мне еще нравится слушать частушки.

— Что?

— Ну, такие веселые песенки, которые все время сочиняет Пак. Они у него на ходу складываются, да так забавно... — Жан вскочил и подбежал к магнитофону. — Вот, послушай...

Это была запись какого-то веселья. Ребята дурачились, шумели; но вот я услышал голос Пака: «Дайте мне гитару!» Произошло короткое замешательство, послышался глухой звук, будто инструментом задели за мебель, затем солист провел по струнам, и запел, используя всего три аккорда:

— Где энергия света лучистая,

Искривляется в зеркале масс,

Поселилася сила нечистая,

Что пугает и мучает нас.

Под покровом космической ночи,

Вдалеке от веселых Гиад,

Сила черная злобой клокочет

В месте том, под названием «ад».

Перорально коньяк потребляем,

Что вообще-то нам делать не надо,

Мы сознательно в разум пускаем

Полтергейстов и демонов ада.

К человеку, похмельем разбитому,

Собираются толпы чертей,

Чтоб прильнуть к биополю открытому