Порог
Шрифт:
А кто может поручиться, что у Антонины Петровны поворота к Егору не будет? Дело случая… Вот, примерно, шла бы она ночью, а к ней грабители. А тут он, Егор. Уж он бы показал себя. Одна беда — грабителей нет. Откуда они в деревне? Хоть бы один завалященький. Если есть парни озороватые, то и те к учительнице никогда не пристанут. Или бы шла на лыжах, а тут медведь. Он ведь не понимает, учительница, не учительница. Ему все одно. С крупным, пожалуй, без ружья не сладишь, или нож длинный нужен, а мелкого он бы голыми руками задавил.
А пока хоть елку. Чем вот эта плоха? Так на него и смотрит. Заждалась.
Егор обходит вокруг елки, отряхивает с нее снег. В снегу
— Однако, ладная.
Одним ударом топора он валит ее. Нет, не валит. Валить нельзя. От мороза ветки, как стекло. Ссек, не шелохнулась — чуть скользнула вниз и опять в снегу стоит, словно не подрубленная. Вот что значит рука твердая и топор. Он, как хороший друг, везде выручит.
Егор поворачивает домой. Топор снова за поясом. В руках елка. Он несет ее, как хрустальную. Он сам поставит ее в воду дома у Антонины Петровны. Пусть живет. И пусть в комнате у Антонины Петровны лесом пахнет, и она радуется. Немного у нее радости в жизни. Будет проверять тетрадки, нет-нет да и взглянет на елку. И его вспомнит…
Еще бы зайца для нее живого изловить — пусть бы позабавилась…
56
На крыльце морозный скрип. Ребячьи приглушенные голоса. Тоня отпирает наружную дверь. Это Генка и Митя.
— А мы думали, вы спите.
— Что случилось?
— Ничего.
— Проходите и рассказывайте.
— Генка, давай ты.
— Где тетрадка?
Митя вытаскивает из валенка смятую ученическую тетрадь.
— Антонина Петровна, мы сегодня решали, что вы задали повторять. Решали и ничего не думали и вдруг…
— Что же вдруг?
— Да что-то вроде открытия сделали.
— Ты уж сразу — открытие, — краснеет Митя.
Он, видимо, стыдится приступа честолюбия, поразившего его друга.
— А может, и открытие? Ты-то откуда знаешь? Вот пусть Антонина Петровна скажет.
— Вы садитесь.
— Так лучше.
Генка раскрывает тетрадь.
— Это что у нас? Система двух уравнений. Можно ее способом подстановки, можно сложением. Мы ее начали подстановкой. Из первого выразили икс… Вот он. Потом мне что-то в голову вошло. Нужно было подставить в первое уравнение, а я и из другого икс выразил. Смотрю и понять не могу — что мне с ними делать? А Митька говорит: «Ты приравняй их». Бац — приравнял. Вот так. Получилось одно уравнение. С одним неизвестным. А нам что и нужно! Раз, раз — находим ответ. Вы поняли что-нибудь?
— Все поняла, — улыбается Тоня.
— Туфта?
— Нисколько.
Генка в избытке чувств хлопает Митю по плечу:
— А ты не верил!
Удар получается слишком сильный. Митя поеживается.
— Ты руки не распускай.
Тоне смешно и радостно смотреть на них. Было время, и она думала, что открытия валяются на дороге, как оброненные рукавички. Нагнись и возьми.
— А в науке это известно? — спрашивает Генка.
— Да, это способ сравнения.
— Наплевать, — говорит Генка. — Мы этого не знали. Значит, наше открытие, и точка.
— Правильно, — кивает Тоня. — И давайте покажем этот способ в классе. И назовем этот способ «З — К» — Зарепкина и Копылова.
— А я при чем? — стесняется Митя.
— Не тушуйся, — подмигивает Генка. — Со мной не пропадешь. В академики скоро выйдешь!
Они хлопают дверью. Со смехом пробегают мимо окон.
57
Только
— Где твои стихи? — спросила я.
— В печке.
— И про лошадь?
Сеня утвердительно кивнул головой.
— Правильно. Раз не погладили по головке, значит, и не надо писать. Так?..
Я пошла к Райке, нашла у нее четырехтомник «Русские писатели о литературном труде» и вручила Сене.
— Читай.
А сегодня стала проверять его работу по алгебре и нашла в тетради листок. Раскрыла — на нем написано: «Антонина Петровна, я хотел никогда больше не писать, а сейчас сам не знаю, как написалось. Посылаю вам».
Быть или не быть?
Быть! Чтобы сразиться с морем бед!
Быть! Чтоб дерзать и бороться!
Быть! Чтобы крикнуть: «Я вижу солнце»!
Быть! Чтоб искать и творить!
Быть! Чтоб любить и растить!
Быть, чтобы жить!
«Быть, чтобы жить!..» Разве это плохо сказано? Это была радость. И сегодня же мне здорово попало на пятиминутке. Учителя говорили, что я запустила воспитательную работу в своем классе. А как я могла оправдаться? На днях в сельпо привезли дешевые серьги с красными стеклышками, и мои девчата из восьмого решили стать красивыми. Собрались на квартире у Копейки, прокололи себе мочки. Через день — все как одна с серьгами.
А Копейка сверх того подвела брови. В классе мальчишки начали смеяться. Она разревелась и убежала домой. А на другой день в учительскую, поскрипывая протезом, вошел низенький мужчина. Улыбаясь, он спросил:
— Мне Тоню Петровну.
Лицо его показалось мне знакомым. Я догадалась:
— Вы Тухватуллин?
— Тухватуллин, Тухватуллин, — закивал он радостно. — Я пришел помощь просить.
— В чем же?
— Он в школу не идет. Плачет. Боится — смеяться будут.
Я не сразу поняла, кто это «он». Оказывается, Надия.
— Вы идите к нам. Он меня не слушает. Плачет.
Пришлось идти. Дома у них полно ребятишек. Копейка — самая старшая. Она лежала, уткнувшись лицом в подушку. И вот что выяснилось, Краска, которой она накрасила брови, оказалась очень хорошего качества. Копейка попробовала ее смыть водой, затем одеколоном — ничего не получилось. Принялась тереть снегом и натерла себе над бровями две ссадины, до крови. К утру подсохли корки. Вид у Копейки действительно дикий. И это, правда, дикарство, когда все девчонки в классе начинают прокалывать себе уши.