Порог

Гартунг Леонид Андреевич

— Не пришлось. Маленько начинала, правда. Жил у нас старик один. Из ссыльных. Ясный такой. Никого у него не было. Он учил, кто хотел. И я к нему бегала. Совсем еще девчоночкой была. Буквы узнала. А потом отец запретил. Ни к чему, говорит, голову забивать.

— Как это — ни к чему?

— Раньше вся жизнь в хозяйстве была. Круглый год без раздыху. По весне чуть проталины откроются — дрова резать, потом сеять, потом дрова возить, а тут покос, полоть надо, огороды, рыбу ловили, жали, зимой молотили, пряли, кто способный, охотился. А женски больше со скотиной. Скотины помногу держали. Из-за нее

и жизни не видели. Теперь-то жизнь легкая — ребятишки работы не знают, учатся…

Приходит молоденькая фельдшерица. Блондинка, пахнущая морозом, румяная, точно в таких же бурочках, какие оставил Петя в Полночном. Под шубой у нее белый халат.

— Ну, как дела?

Она почему-то смущает Петю, но ему приятно, что она пришла.

Фельдшерица осматривает лицо, руки и остается довольна.

— Есть насморк? Кашель?

Ничего этого у Пети нет. Фельдшерица уходит, оставив стрептоцидовую мазь. Старуха прячет ее в буфет.

— Бог с ней. Коли б гусиного сала не было…

Петя ложится на кровать. «Я живой», — думает он и радуется.

Старуха крутит веретено и поет. Слов не понять. Поет она для себя. Неожиданно Петя засыпает. Снится ему Антонина Петровна. Она вызывает его к доске. Он хочет выйти и вдруг замечает, что на нем ничего нет. Он совершенно голый. В классе раздаются чьи-то чужие голоса. Нет, не чужие. Знакомые. Но чьи же?

Петя открывает глаза. Хмелев помогает матери снять шубу. Петя поворачивается на спину и смотрит в потолок. Ну, сейчас начнется…

Старуха приносит откуда-то из сеней шапку и валенки. Кладет их на шесток печи.

— Пусть согреются.

Петя говорит:

— Я не поеду.

— Как можно не ехать? — спрашивает мать, и по голосу Петя догадывается, что она сейчас будет плакать.

«Только и умеет, что плакать», — думает он.

— Вы что, меня свяжете? — спрашивает он.

Старуха фартуком вытирает глаза.

— А кому он здесь мешает? Нехай живет. И учиться ему есть где. У нас школа…

— Как можно не ехать? — опять спрашивает мать.

— Я советую вот что, — говорит ей Хмелев. — Вы поживите здесь. Ему все равно ехать сейчас нельзя. А потом…

— И потом не поеду, — опять говорит Петя.

Хмелев подходит к кровати.

— Того, что было, больше не будет. Ты даже не думай. Даю тебе слово. Мне-то ты веришь?

— Вам верю, — говорит Петя.

60

Степан Парфеныч чуть навеселе. В руках у него новое двуствольное ружье. Навстречу ему Митя и Генка. Они проходят мимо. Он окликает сына:

— Митька!

Митя останавливается.

— Ну чего?

— Хошь стрелить?

Конечно, Мите хочется. Но он сомневается. Отец почти насильно сует ему в руки ружье.

— На, спробуй.

А как не попробовать? Уж больно хочется. Да и пьян отец не сильно. Так, самую малость. Стопочку выпил, не больше.

Митя держит ружье в руках. Он ощущает запах ружейного масла, запах порохового дыма — едкий, волнующий запах. Поглаживает синие вороненые стволы. Эх, ему бы такое.

Митя прижимает приклад к плечу. Мушка ползет по небу. Вершина сосны. Ветка. На ней шишка. Удар. Вспышка пламени. Шишки как не бывало. Только покачивается ветка.

Хорошо! Митя ощущает себя почти взрослым, почти мужчиной. Сердце часто-часто бьется.

— Ну как?

— Крепко бьет.

Отец смеется. Видны его редкие гнилые зубы.

— Пусть и дружок твой стрелит.

Генка возвращает ружье.

— Да, это ружье.

Отец посматривает на сына с хитрецой:

— Тебе купил.

Ах, вот оно что… Ружье — приманка. Митя мрачнеет.

— Генка, отдай.

Генка возвращает ружье.

Ребята уходят. Степан Парфеныч со злостью выбрасывает гильзу. Заряжает снова. Вот сорока. Уселась на жерди. Кричит что-то — созывает подруг. Дура. Вот она на мушке. Выстрел. Перья и кровь на снегу.

61

Митя сидит за столом неестественно прямо. Он никак не может привыкнуть, что перед ним отдельная тарелка, нож и вилка. Эти двое, хоть и хорошие люди, а все же смешные. Муж и жена, а едят поврозь. Ему тарелочка и ей тарелочка. И каждый своей вилочкой клюет. И Мите такую же тарелочку ставят. Ему непривычно и аппетит отбивает. То ли дело с Егором. Огромную миску щей вдвоем деревянными ложками выхлебают, затем умнут сковороду картошки с салом. Без всяких тарелочек. Что останется, Митя коркой подберет, и посуды мыть не надо.

И вообще Мите здесь неловко. Он догадывается, что мешает. Раиса нет-нет да и забудется:

— Милый…

Хмелев покажет глазами в сторону Мити. Только покажет, а у нее уже другой голос. И вспыхнет вся, застыдится.

Любопытная штука — любовь.

— Что не ешь?

— Я ем.

Митя дожевывает котлету. Вчера забежал домой. Егор столярничает. Стружки. Запах смолы. Ой, хорошо! А он здесь сидит, сложа руки, как барин. Нет, нельзя ему здесь жить. Дома выдалась свободная минута — к верстаку. А здесь что? Книжки читать? Ну, прочел одну, другую, а дальше что? То ли дело взять в руки фуганок. Он длинный, тяжелый. Так и просится вперед бежать. Или новый шлифтик — стружечку берет ай да ну, словно шелковинку, сквозь нее читать можно.

Да, здесь он все равно не жилец. Лес для дома уже привезли. Летом они с Егором сруб закончат, а потом — столярная работа. Она на нем, на Мите. Егор столярничает кое-как. У него терпения не хватает, и дерева он не любит. Для него что топором, что рубанком. Он и стамеску держит в руке как топор. У него сила. А разве тут сила нужна?

Антонина Петровна говорит: «Рисуй, у тебя способность есть». Рисовать занятно, конечно, да только это для себя. А художником Мите не быть. Митя станет плотником и столяром. Разве плохо: идешь по улице, и по правую руку, и по левую — новые дома. Кто их строил? Дмитрий Копылов. Сразу видно. Этот не схалтурит… А мебель взять? Из березы как ладно можно сделать! Вон старик Гуцан из латгальцев. Не столяр — художник. Так сработает — глаз не оторвешь. У него весь инструмент им самим по своей руке сделан. Он как объяснял: «У меня видишь, ладонь какая? Вроде подушечкой и широкая. А у тебя ямочкой. По руке и инструмент нужен». Когда-нибудь и Митя сделает для себя полный набор инструментов по своей руке. Ручки для долот и стамесок выточит из корня березы. Есть подходящие на гриве. Древесина витая.