Порог

Гартунг Леонид Андреевич

— На.

Хмелев берет часы и разглядывает. Драница пьяной неверной рукой снова лезет в карман. Теперь он вынимает целую горсть часов.

— И это на… Ничего мне не надо. И это на…

Хмелев складывает все это на письменном столе рядом с чернильницей.

— Из магазина? — спрашивает Хмелев.

— Из магазина.

Глаза Драницы округляются. Он с ужасом смотрит в лицо Хмелеву.

— Но я не убивал… Я не убивал. Это он.

— Кто он?

— Я не хотел. Это он.

— Кто он?

Лицо Драницы становится совершенно бессмысленным.

— Кто

же? Не вы, так кто?

Хмелев трясет его за плечо.

Драница медленно валится на бок…

В дверь кабинета негромкий стук. На пороге появляется Митя. Он держит в руке пустую помятую канистру. Лицо его мертвенно бледно. Губы дрожат.

— Ты не в классе? — удивляется Хмелев.

— Я не ходил.

— Что случилось?

— Это наша канистра, — шепчет Митя. — Я ее еще утром нашел.

От канистры по кабинету растекается запах бензина. Хмелев еще не понимает, в чем дело.

— Около магазина. В снегу, — поясняет Митя.

Вон оно в чем дело. Хмелев берет у Мити канистру и осматривает.

— А точно ваша?

— Как не наша? Вот еще видно, я ручку припаивал.

— Где Егор?

— На работе. У него там кобыла жеребится.

Хмелев снимает трубку телефона.

— Мне комуталку. Егор?

— Он самый! — Егор говорит так громко, что из трубки слышен его голос на весь кабинет.

— Отец дома?

— Был дома. Спал.

— Так. Все. Спасибо. — Хмелев кладет трубку на аппарат. — Митя, ты побудь здесь. Никуда пока не уходи. Я скоро приду.

Во дворе Хмелеву встречается Мих-Ник. Хмелев останавливает его, они о чем-то говорят. Мих-Ник уходит и возвращается со старенькой берданкой. Хмелев критически осматривает ее.

Мимо проходит Филипп Иванович с плахой на плече. Он сердит и едва здоровается с Хмелевым. Что же это за работа? Драница пьян, Степан Парфеныч тоже, наверно. А ему за всех отдувайся. Хмелев окликает его, начинает объяснять, что надо будет сделать. Филипп Иванович мрачнеет.

— У меня семья, — говорит он.

— У Тухватуллина тоже была семья.

— А что мы с голыми руками?

— Михаил Николаевич, дайте ему ружье.

Филипп Иванович отступает на шаг.

— Ружья мне не надо.

— Вы что, баптист?

— Да… то есть нет… Но почему я! На то милиция есть.

Филиппу Ивановичу никак не хочется ввязываться в эту историю. Тут пулю в живот получишь в два счета. А больница за тридцать километров. Пока довезут, шутя дуба дашь…

— Вы идете с нами или нет? — спрашивает Хмелев. Он говорит властно. Ему приходится подчиняться. Не пойди — опять виноват будешь. Плохо быть маленьким человеком.

Хмелев направляется не в сторону села, а прямиком в бор, по снежной целине. «Куда он?» — недоумевает Филипп Иванович. Но ему теперь все равно. В бор, так в бор. Им овладела безнадежность. Он идет и корит себя. Надо же было ему, старому дураку, выйти сегодня на работу. Сидел бы сейчас дома, а то мало ли что может случиться. Такому, как Степан, человека убить — раз плюнуть…

Но

куда же они все-таки идут? Ага — вышли на торную дорогу. Повернули влево. Теперь понятно. Хмелев хочет вывести их к избе Копыловых со стороны леса, где нет окон. Правильно, конечно. Ну, а если сам Степан окажется во дворе? По своей нужде, например? Тогда он их встретит, как надо. Уложит одного за другим, как зайцев. Впрочем, два выстрела. Кто-то третий успеет убежать. Пока-то Степан перезарядит.

Они движутся цепочкой. Впереди Хмелев. За ним Филипп Иванович. Позади — Мих-Ник. На него почему-то напала странная разговорчивость. Словно всю жизнь молчал. Он идет и рассказывает:

— И еще один случай я знаю. Тоже с поджогом. Только там поджег сам продавец…

Один случай он уже рассказал, а это собирается второй. Сколько у него таких случаев? С десяток? Хмелев оборачивается:

— Разговоры кончайте.

Лес редеет. Посветлело. Впереди Филипп Иванович замечает что-то черное, большое. Да это и есть изба Копыловых. Филипп Иванович наклоняется поправить галоши. Теперь он оказывается позади. Так-то оно надежнее будет.

У крайних сосен все трое останавливаются. Прислушиваются. Шумит лес, но со стороны избы ни звука. Хмелев машет рукой: «Вперед».

Под ногами заплот. Снега намело вровень с верхним бревном. Даже перешагивать не надо. Левее что-то черное. Лежит кто-то? Нет, это помои вылили.

Во дворе они осматриваются. Поленница дров. Сарайчик. Пустая конура. Входная дверь в сени открыта.

— Сразу за мной, — шепчет Хмелев. — И не отставать.

Он кидается в сени. Одним прыжком у дверей. Распахивает их настежь. В глаза бьет острый яркий свет.

В избе пусто. Топится печь, постреливая еловыми дровами. На плите кипит чайник. Посреди избы на белом шнуре покачивается электрическая лампа.

— Он только что был здесь, — говорит Хмелев.

Все трое опять выходят во двор. Мих-Ник по лестнице взбирается на чердак. Хмелев осматривает сарайчик.

— Нате-ка вам фонарь, посмотрите за поленницей, — говорит он Филиппу Ивановичу.

Филипп Иванович берет фонарик и идет к поленнице. Ничего нет в ней такого. Мелко наколотые и хорошо уложенные дрова. Он направляет струю света влево, вправо. И вдруг свет останавливается между поленницей и уборной. Филипп Иванович видит два синих ствола, направленных ему в живот, и руку, которая держит ружье. Он даже различает грязный ноготь большого пальца.

Фонарик вываливается из рук Филиппа Ивановича и падает на снег. Лежит на снегу и освещает два валенка, подшитых автомобильной камерой. «Бежать. Бежать… Не успею. Ему только нажать, и все. Я так и думал — в живот».

— Подыми, — слышит он шепот. В лицо ему бьет крепкий запах водки. Филипп Иванович нагибается, трясущейся рукой ловит в снегу фонарик и гасит его.

— Ну, что? — окликает его Хмелев.

— Здесь никого нет, — выдавливает из себя Филипп Иванович. После этого они все трое возвращаются в избу.