Пороки и их поклонники
Шрифт:
– Зачем нам тебя ждать?
– Я подгоню машину к окну.
– Мы полезем в окно?!
– Сами полезем и картины вытащим.
– Зачем?!
– Чтобы не выносить их на глазах у почтенной публики, – сердито ответил Архипов. – У Гурия Матвеевича в особенности! Стойте и ждите!
Он бесшумно открыл окно, толкнул белые створки и выпрыгнул в заросли бузины и шиповника. Маша и Тинто Брасс остались на площадке одни.
– Он странный, – тихо говорила Маша Тинто. – Зонт какой-то, картины, труп! Что с
Тинто по-собачьи пожал плечами, но Маша не понимала по-собачьи.
Совсем близко заурчал тихий мотор, прошуршал песок под колесами тяжелой машины, стукнула дверца. Маша по пояс высунулась в окно. Архипов вынырнул из бузины и крепко и неожиданно поцеловал ее.
– Прыгай.
За руку он потянул ее на себя, поймал и прижал – сильно. На одну секунду он изо всех сил стиснул ее, а потом отпустил.
Привстав на каменный выступ, Архипов перегнулся через подоконник и вытащил картины. Последним в заросли бузины перевалился тяжеленный Тинто, и окно Архипов прикрыл.
– Ты знаешь, – сказал он Маше, – с тех пор, как началась вся эта история, я только и делаю, что пользуюсь этим окном.
– Володя, – пожаловалась она, – я ничего не понимаю.
– Сейчас мы все поймем, – пообещал Архипов. – Федор Кузьмич нам растолкует. Без него я пока тоже ничего не понимаю.
– А что ты говорил… про тетю? Что она приходила? Про зонт? Про дождь?
– А-а, – отмахнулся Архипов, – я нынче как принц Датский. Меня то и дело тревожат призраки, вернее, один призрак. Мне является призрак Лизаветы. Вот ты веришь в привидения?
– Н-нет. Не знаю.
– И я не знаю. То есть не верю. Но одно привидение существует совершенно точно – Лизаветино.
Тинто тоскливо вздохнул. Ему не нравились разговоры про привидения.
– Володя…
– Кризис наступит вечером, – отрезал Архипов. – Сейчас до кризиса еще далеко.
Он втиснул здоровенную “Хонду” на единственное свободное место в плотном ряду машин, как будто специально оставленное для нее.
А может, и оставленное – Владимир Петрович теперь во всем сомневался.
Подъезд старинного купеческого дома был чистенько и уважительно отремонтирован. Так уважительно, что даже фонарь остался таким, как при братьях Третьяковых, Сергее и Павле Михайловичах. И кокошничек над крылечком из гнутой ажурной жести, и кованая чугунная решетка перед крохотным московским палисадничком, и мозаика на белой стене – все ухоженное, добротное и славное, какой бывает старина в богатых волжских монастырях.
– Выходи.
Ореховые высокие двери казались закрытыми навсегда, но домофон сверкал вполне современными начищенными кнопками – значит, кто-то все-таки сюда приходил.
Архипов нажал кнопку и покрутил головой в поисках камеры. Когда-то она находилась сверху и справа, но он слишком
– Да, – вежливо сказал домофон.
– Мы к Монахову.
– Собачку придется оставить.
Архипов посмотрел вниз. Тинто Брасс, оказывается, тоже вылез из машины и теперь стоял на нижней ступеньке с самым невинным видом.
– Собачка и так не собиралась идти. Давай в машину, Тинто! Быстро!
“Ну и пожалуйста, – сказал Тинто Брасс. – Мне вовсе и не хотелось сюда. Подумаешь”.
Архипов загнал пса в салон и вернулся к уже открытой двери. Маша не решалась войти, смотрела растерянно.
Ореховые снаружи двери оказались внутри металлическими, а сразу за ними начинался плиточный пол и поднималась крутая лестничка с латунными шишечками и перилами.
Придерживая картины, Архипов быстро перескочил через лестничку и остановился перед вполне современной железной рамкой, у которой стоял серьезный молодой милиционер.
– Федор Кузьмич ждет, – проинформировал милиционер. – Через рамочку, пожалуйста.
Архипов положил картины на широкий стол и прошел в рамку, которая немедленно истошно завопила.
– Ключи, телефон, кошелек, жевательная резинка есть?
– Как не быть, все есть.
– Девушка, а у вас?
В розовой Любаниной кофтенке карманов не было, а ключи у нее еще утром забрал Архипов.
– У меня ничего.
– Тогда проходите первой.
К Маше рамка отнеслась более благосклонно. Архипов вывалил поверх картин все из своих карманов, и на этот раз бдительный прибор допустил его внутрь.
– Если будете выносить картины из здания, не забудьте пропуск. Федор Кузьмич должен подписать. Знаете, как его найти?
– Знаем.
– Володя, – робко спросила Маша в богатом коридоре, застеленном ковром и освещенном невидимыми лампами, – а что здесь такое? Гохран?
– Почти.
Архипов решительно постучал в одну из высоких дверей, толкнул ее и вошел.
– Володя! Архипов! Ах ты, сукин сын!
Почему Архипов “сукин сын”, Маша так и не поняла – крепкий старик в белом халате и шапочке уже обнимал Архипова, и тряс его, и отстранял от себя, и рассматривал, как будто Архипов был ребенком, до неузнаваемости выросшим за лето на радость и гордость родителя.
– Здравствуйте, Федор Кузьмич!
– Вы посмотрите на него! Нет, вы только на него посмотрите! Вспомнил старика! А я думал, совсем пропал Володька! Думал, придет на похороны, я ему тогда дам!
– Федор Кузьмич!
– И с барышней! Барышня, вы кто такая будете?
Любовь или так, временное увлечение?
Архипов что-то пробормотал, и с изумлением и восторгом Маша увидела, как он покраснел – до глаз, до белых волос, и шея покраснела, и уши, как будто его за них драли.
– Как вас по имени-отчеству, барышня?