Пороки и их поклонники

Устинова Татьяна Витальевна

За ней оказалась еще одна лестничка, узенькая и пыльная. Темная, но сверху шел свет. Архипов стал подниматься – всего несколько ступенек.

Пригнувшись, он сошел с лестнички на пыльный скрипучий пол. Доски гнулись и ходили ходуном под его ботинками – он был тяжелым, а пол старым.

Черная тень в колпаке, словно материализовавшаяся из книги, которую он держал под мышкой, неслышно и легко скользнула на лестничку и в мгновение ока очутилась уже наверху.

Архипов ходил в отдалении, поддевал ногой то старые газеты, то мешок с тряпками и что-то бормотал себе под нос.

Последний

шанс. Упустить нельзя. Он и так испортил все, что мог испортить, этот здоровый белобрысый мужик. Он не должен догадаться, или дело пропало, а он уже почти догадался. Он знает все необходимое для того, чтобы догадаться, и тогда все, все напрасно!

Колпачок вздрогнул и шевельнулся, съезжая на лоб. Пришлось вжаться в стену и не дышать, чтобы он не заметил.

Старый дом, метровые стены, никто ничего не услышит. Отличный шанс. Лучшего и ждать нечего. Понесло же его на чердак – как раз туда, где проще всего убить. Убить и избавиться от него навсегда.

Ждать пришлось долго, но не зря, не зря! Пусть декорация выстроена не так хорошо, но все равно никто ничего не узнает.

Никто и ничего.

Может быть, поднять колпак, чтобы в последнюю минуту, падая, он увидел лицо того, кто так ловко и умело провел его?

Эта мысль вызвала восторг. Да-да, именно так! В последний момент снять колпак и засмеяться ему в лицо! Он будет принесен в жертву, как животное, как бык или овца, но он имеет право знать, кто принес его в жертву, тупое самоуверенное существо, думающее, что оно умнее всех!

Архипов оступился, чихнул, выругался и повернулся к тени спиной.

Тень скользнула по стене и замерла за углом, почти у него за спиной.

Архипов вдруг насторожился и оглянулся.

Все тихо. Пылинки танцуют в широких и горячих лучах. Дверь – он чуть-чуть пригнулся, чтобы посмотреть, – по-прежнему открыта.

Чего ты боишься, придурок? Чердака, как будто тебе пять лет?!

Шее стало холодно, и кожа под короткими волосами как будто покрылась мурашками.

Архипов еще помедлил – неприятное ощущение не исчезало, – а потом подошел еще чуть-чуть поближе к низкому грязному оконцу. Оно было открыто настежь. Он знал, что выглядывать ни за что не станет – бездна однажды наказала его за слишком легкомысленное отношение к ней.

Пыль под оконцем оказалась почти уличная, жесткая, серая, стоял какой-то ящик, и темнела полоса. Архипов нагнулся и провел пальцем.

Полоса замыкалась в круг, и утлые доски были темнее, как будто здесь рисовали темной краской.

Нет, дорогая Лизавета Григорьевна!

Круг ни при чем. Он лежал на чердаке лет пятьдесят, правильно говорил Владимир Петрович Архипов в тот самый первый раз! Вон какой темный пол в том месте, где он лежал, пока вы его не нашли, а вокруг все выгорело и покрылось многолетней пылью! Не участвовал ваш круг ни в каких темных обрядах, а висел себе спокойно в сельской церкви или в кабаке, и тек по нему белый воск от свечей, а потом его кинули сюда и забыли, а вы нашли!

Вот воображение, не дай бог никому такого!

Архипов тихо хмыкнул, потер серые пальцы, выпрямился и глянул

в сторону оконца. Ну, хоть с кругом все ясно.

Все дальнейшее произошло в секунду.

Островерхая тень метнулась из угла – краем глаза Архипов заметил это движение, но только в самый последний момент. Его сильно ударило в бок и в спину, он взвыл от боли, пошатнулся и стал валиться на бок, за низкое оконце.

Ему не за что было зацепиться, чтобы остановить свое падение, и солнце ударило в глаза, и книга вылетела из-под мышки. и, как в кошмаре, каким-то перевернутым зрением, он видел, как она падает, падает, падает, становясь все меньше и сверкая на солнце, и он знал, что сейчас станет так же падать.

Тень взметнулась у самых глаз, и он еще подался назад, приближая свое падение в бездну, ноги поехали по хлипкому полу, им тоже не за что было зацепиться. Архипов бешено дернул ногой, пытаясь нащупать спасительный пол, но неудачно, его уже перекидывало через подоконник, и бездна, полная солнечного света, воздуха и голубого притягательного огня, ждала его.

Ну, вот и пришел твой час. Ты не захотел меня тогда, а сегодня я сама тебя захотела.

Он зажмурился, потому что знал, что стоит только ему открыть глаза, и он сдастся. Останется с ней.

Он зажмурился, судорожно цепляясь руками за подоконник и полусгнившую створку, пот потек по лицу, позвоночник разорвало надвое. Ноги болтались, били по кирпичам.

Боль проткнула мозг насквозь – вошла в лоб и вышла в затылке.

Тень снова взметнулась – Архипов только чуть приоткрыл глаза, и удар по онемевшим пальцам почти заставил их разжаться.

“Я уже совсем рядом, – шепнула ему бездна. – Брось. Оставайся со мной”.

Створка, за которую он держался, жалобно и натужно скрипела и двигалась под его весом, и он знал, что еще три секунды, и створка вырвется из гнилых и ржавых пазов, и он рухнет вниз, и полетит, а потом от него ничего не останется.

И еще он знал совершенно точно, что последнее, что он увидит в своей жизни, будет лицо его убийцы, победителя, триумфатора, а он, Архипов, к тому времени ничего не сможет изменить.

В ушах звенел колокол – бездна ждала его. Мокрые пальцы ехали по трухлявой деревяшке. Створка качалась и трещала.

Второй удар по пальцам был сильнее первого, и почему-то он вдруг привел Архипова в чувство. Насколько это было возможно.

Вдруг он забыл про неизбежность бездны и понял только, что сейчас упадет и разобьется, и больше его никогда не будет, а он должен, должен остаться здесь, черт возьми!

Он перехватил правой рукой, сильнее налегая на нее, чтобы чуть-чуть освободить болтающуюся створку и поймать ее движение. Она прощально заскрипела, и в ту секунду, когда придвинулась к стене, левой рукой он намертво зацепился за подоконник, а створка в последний раз хрустнула от его усилия и оторвалась.

Снова взметнулась тень в темноте чердака, и Архипов зажмурился, ожидая смертельного удара по пальцам, и тут страшный крик обрушился ему на голову, заглушая колокол бездны.

Всполохнулись, затрещали и поднялись с крыши голуби. Голубой огонь вспыхнул еще ярче.