Порожденная иллюзией
Шрифт:
– А что он делал в первой части?
– Глотал шпаги. Он талантливый и замечательный, и я его обожала, – вызывающе заканчиваю я.
– Кроме случаев, когда он кидал в тебя ножи.
Несмотря на раздражение, я смеюсь и решительно отвечаю:
– Даже тогда.
На мгновение мне хочется рассказать Коулу, как мной выстреливали из пушки, но я отбрасываю эту идею. Сосед и так, наверное, уже думает обо мне самое худшее. Я привыкла, что окружающие осуждают мой необычный образ жизни, и не обращаю на это внимания.
Какое-то время мы идем молча, а потом он наконец говорит:
– Анна, твоя жизнь была такой захватывающей.
Мои глаза округляются. Такой реакции я уж точно не ожидала. Может, это и было захватывающе, но я бы с радостью променяла все приключения на один спокойный день, когда можно не волноваться о подлых импресарио, полиции и о том, где достать пропитание.
– А как насчет тебя? – Может, я смогу получить некоторые ответы из первых уст.
– Моя семья в Европе.
– И что они думают о твоем переезде сюда?
– Они знают, что это не навсегда.
Насколько Коул интересовался моей жизнью, настолько же неохотно он делится подробностями своей, не сообщая лишних деталей.
– Знаешь, Европа довольно большая... Нельзя ли поконкретнее?
Мои нервы звенят, как натянутые струны. Теперь сосед знает обо мне больше, чем кто-либо другой, за исключением мамы. Так что он должен поделиться хотя бы основными фактами о себе. Это будет справедливо.
К моему удивлению, он громко смеется:
– Полагаю, это справедливо.
Он что, телепат?
– Я тоже так думаю.
– Ну хорошо. Мои родители британцы, но отец работал на правительство, поэтому мы много путешествовали. Италия, Франция, Греция... Когда я достиг школьного возраста – меня отправили в интернат.
Я сразу же представляю сцены из «Джейн Эйр».
– Это было ужасно?
– Не совсем. Во всяком случае, не после окончания войны. Интернат находился в небольшом городке в западной Германии. И я четыре года практически не получал весточек от родителей.
– Кошмар!
Коул пожимает плечами:
– Не такой уж кошмар. Маленькая школа, в крохотном заштатном городишке. На самом деле война нас миновала. Больше всего учителя боялись, что старшим мальчикам придется сражаться на стороне Германии. К концу войны мне уже исполнилось двенадцать, и я был достаточно крупным для своего возраста. Работники интерната прятали нас каждый раз, как появлялись слухи о приближении солдат. Но самым страшным было не знать ничего о судьбе родителей.
Я невольно уточняю:
– И что с ними стало?
– С мамой все в порядке. А отец войну не пережил.
– Мне очень жаль.
Я украдкой смотрю на собеседника. Да, голос его небрежен, но лицо... напряженное и застывшее, словно маска, отчего Коул кажется еще более сдержанным, чем когда-либо. Смеющийся парень, шагавший рядом со мной
– Вы были близки?
Он едва заметно улыбается:
– Насколько это возможно, когда тебя еще в детстве отправляют в интернат. Он был хорошим отцом, честным и искренне верил в свою работу. Мне повезет, если стану хотя бы в половину так же хорош, как он.
Я хочу сказать, что Коул уже на пути к этом, но молчу. Несмотря на ночную прогулку, связавшую нас некой интимной близостью, я едва знаю Коула. Я решаю сменить неуместную тему:
– Откуда ты знаешь Жака? Тебя ведь не случайно выбрали из зала на нашем последнем шоу, не так ли?
При свете уличного фонаря я вижу румянец на щеках Коула.
– Э-э-э... нет. Мистер Дарби познакомил меня с Жаком. После столкновения с тобой в передней, я хотел поступить должным образом и попросил его нас представить. Я ожидал официальной встречи, а не участия в шоу. И тогда меня позвали на сеанс.
Если б не его очевидное смущение, я бы расхохоталась. Я хочу спросить Коула о его уловке с двумя булавками, но боюсь услышать встречный вопрос о том, как я проворачиваю свой фокус. Поэтому снова меняю тему:
– Так что же ты делаешь в Америке?
На мгновение кажется, что он не ответит, но тут Коул тихо, словно самому себе, говорит:
– Думаю, что должен был найти тебя.
Мы как раз подходим к нашему крыльцу, и я замираю.
– Что ты имеешь в виду?
Лакричные глаза Коула загадочно мерцают. Почему я с такой легкостью прочитала его прежде и ничего не чувствую сейчас?
– Я хотел сказать тебе... – Он смущенно покашливает. – Ты восхитительна на сцене.
Я забываю, как нужно дышать. Коул опускает взгляд в землю.
– Ну, то есть... ты действительно хороша.
В груди зарождается приятное тепло.
– Спасибо.
Он поднимает голову и делает шаг ко мне.
– Твоя мать – мошенница, но не ты, ведь так, Анна?
Глава 11
Я выдергиваю ладонь из хватки Коула, тело напрягается, в голове звенит тревожный звонок. И что я должна сказать? Ответ разоблачит и меня, и маму. И тут меня озаряет:
– Именно поэтому ты не спорил, когда я сказала, что все еще чувствую преследователя?
Молчание я принимаю за согласие, и мое сердце пропускает удар. Как много Коулу известно? И самое главное, откуда?
Горло перехватывает. Повисает долгая пауза. Мне так о многом хочется спросить, но боюсь, что любой вопрос откроет обо мне больше, чем я узнаю взамен.
И в тот момент, когда я поворачиваюсь, чтобы открыть дверь, рядом с нами останавливается автомобиль Жака, и оттуда выходит мама. Она переоделась, значит, заходила домой, пока меня не было.