Порожденная иллюзией
Шрифт:
Оуэн говорит, что «Колония» – это место, куда искушенные нью-йоркцы приходят на других посмотреть и себя показать. И я понимаю, почему. Мое внимание сразу привлекают дикие полосатые стены, но удерживают его – сверкающие люстры и разодетые посетители. Похоже, метрдотель знает Жака, и нас ведут к столику ближе к центру зала. Как только мы усаживаемся, к нам подходит высокий кудрявый мужчина в черном шелковом костюме и представляется как Корнелиус Вандербильт. Он буквально поедает маму глазами, несмотря на присутствие рядом прелестной мышки-блондинки.
– Мы с женой были на вашей премьере, –
Мама склоняет голову и улыбается так ослепительно, что мужчины моргают.
– Огромное спасибо, мистер Вандербильт.
– Пожалуйста, зовите меня Корнелиус. Это моя жена Рэйчел.
Его жена натянуто улыбается:
– Приятно познакомиться. Дорогой, нам правда пора возвращаться к Голдам.
Она неохотно пожимает мне руку, и я чувствую летящие от Рэйчел искры ревности. И вздыхаю с облегчением, когда Корнелиус бросает на маму последний долгий взгляд и уходит прочь вместе со свой собственницей-женой.
Оуэн наклоняется ко мне:
– Вандербильты просто отвратительно богаты. Я слышал, что для своей свадьбы они заказали двухсоткилограммовый торт.
Я пытаюсь представить, на что это могло быть похоже, но безуспешно.
– Хочу увидеть духовку, способную испечь такой торт, – шепчу в ответ.
Оуэн смеется, и я расслабляюсь. Жак заказывает четыре «колониальных особых».
– Что это? – спрашиваю я, и Оуэн наклоняется ближе.
– Коктейли с джином. Они довольно вкусные, если контрабандная партия была на уровне.
Я оглядываюсь и вижу, что практически у каждого в руках по коктейлю.
– Как им подобное сходит с рук в таком высококлассном ресторане?
– Здешний бармен, Марко Хаттем, держит весь алкоголь в грузовом лифте в служебных помещениях. Если заявятся федералы, он просто отправит все это дело на верхний этаж.
Я смеюсь, представляя, как коварный бармен жмет кнопку «вверх» всякий раз, как надвигаются неприятности.
– К тому же, думаешь, федералам хватит смелости устроить облаву на ресторан, в который постоянно ходят Вандербильты, Голды и Карнеги? – Оуэн играет бровями, и я улыбаюсь.
Официант приносит напитки, и мы все делаем осторожные глотки. Коктейль крепкий, с привкусом аниса и апельсина.
– Вкусно, – говорю с удивлением.
– Так выпьем же за удачную партию! – Оуэн поднимает свой бокал, и мама, Жак и я присоединяемся к тосту.
– Никогда не могла устоят перед торжеством! – щебечет Синтия Гейлорд позади нас. – Что празднуем?
– Успех, – быстро отвечает Жак, отсалютовав маме бокалом. Та склоняет голову и улыбается, довольная таким ответом.
Гейлорды подставляют стулья и усаживаются за наш столик, и официант обновляет напитки. Блистательная хихикающая Синтия в своей стихии, когда они с моей матерью и Жаком делятся сплетнями. Мистер Гейлорд наблюдает за этим снисходительно, а мама... вы бы никогда не догадались, что она презирает собеседницу.
Парочки в модных вечерних нарядах подходят к нашему столику, чтобы познакомиться с мадам Ван Хаусен. Молва уже сделала ее настоящей сенсацией в городе. Это странно после множества городов, где мы сталкивались лишь с полицейскими да сердитыми жителями. Мама как должное принимает
И все это время Оуэн продолжает нашептывать мне всякие слухи. Некоторые из них несомненно правдивы, но другие настолько невероятные, что я понимаю: Оуэн делает это, чтобы меня развлечь. И ему удается.
– Вон там Лоис Лонг, – говорит он, указывая на великолепную брюнетку в откровенном наряде. – Она ведет колонку скандалов в «Нью-Йоркере» под псевдонимом Помада. Говорят, она ночи напролет пьет, танцует и веселится со сливками общества, а к четырем утра идет в свой офис. Там пишет статью, полную сплетен о людях, с которыми всю ночь развлекалась, а потом отключается прямо за столом.
Я пытаюсь представить такую жизнь и, выпучив глаза, пялюсь на Лоис. Она окружена блистательными людьми, которые ловят каждое ее слово. Тут я замечаю разодетого джентльмена, стоящего с краю от толпы – вроде бы вместе со всеми, но отдельно.
– Кто этот человек? Не похоже, что он хорошо проводит время.
– Это Винсент Астор. Он унаследовал миллионы от отца, погибшего при крушении «Титаника».
Титаник.
Слово эхом отзывается в голове, воскрешая воспоминания о первом видении – хотя я тогда была такая маленькая, что даже не поняла, что произошло. Мы с мамой шли по позднему весеннему снегу в поисках недорогого пансиона. В Денвере удача отвернулась от нас, и мои изношенные туфельки промокли насквозь. Когда меня ослепила первая вспышка боли, я остановилась и сжала голову руками. Мама заметила не сразу и какое-то время еще продолжала идти дальше. Потом она все спрашивала и спрашивала, что не так, но я не могла ответить, ошеломленная обрушившимися на меня образами. Разбитый корабль. Люди бегут, кричат, тонут в темной ледяной воде. И помню, что почувствовала невыносимый запах жженого сахара перед тем, как потерять сознание. Это было страшно, но ничто не сравнится с ужасом, который я испытала, впервые увидев газетные заголовки, перенесшие мои видения в реальность.
– Душенька, ты в порядке?
Я вздрагиваю, когда сидящая справа Синтия прикасается к моему плечу. Через ее пальцы чувствую обеспокоенность, приправленную взбалмошным незамысловатым счастьем. И хотя эти эмоции согревают меня, сердце тоскливо сжимается. Я не помню, чтобы хоть когда-то была такой беззаботной...
– Прошу прощения. Кажется, я замечталась.
– О, хорошо. А то на мгновение ты выглядела так, будто увидела призрака. – Синтия сопровождает свою шутку подмигиванием, и я отвечаю улыбкой.
Но слово «призрак» напоминает мне, что я хотела расспросить ее о том обществе любителей духов.
– Может, расскажете мне еще что-нибудь об Обществе психических исследований?
– О, милая, это просто удивительно! По крайней мере так говорят. Сама я, конечно, еще не была ни на одной встрече, но в нашей церкви выступает с лекциями некий английский гость. Его речи такие увлекательные. И очень научные.
Я фыркаю:
– Что у вас за церковь, куда приглашают ораторов, разглагольствующих о призраках?