Порт-Артур. Том 1
Шрифт:
– Дешево отделались! После полуторачасового обстрела всей эскадрой можно было ожидать больших поражений, – сказал Жуковский. – Интересно, сколько по нас было выпущено снарядов?
– Пахомов, сидя в погребе, насчитал полтораста упавших непосредственно у батареи, а всего не меньше двухсот, – сообщил Борейко. – Мы же израсходовали всего ею двенадцать снарядов! Почти вдвое меньше.
– Результат: у нас повреждений на батарее нет, если не считать выбитых стекол и разбитой черепицы, а у них один крейсер совсем выбыл из
– Мы в очевидном и большом барыше, – заметил Звонарев.
– Для меня совершенно ясно, что, несмотря на высокую технику артиллерии, в японском флоте пользоваться ею не умеют. Дали бы мне их двенадцатидюймовки, так сегодня ни один бы корабль от Артура дальше морского дна не ушел! – похвалялся Борейко.
– Ваше высокоблагородие, кто-то до нас едет, – показал дальномерщик на приближающийся экипаж.
Борейко вскинул бинокль к глазам.
– В переднем Стессель и еще кто-то, чуть ли не Алексеев, а во втором Белый и Никитин, – сообщил он.
Радостно возбужденное настроение Жуковского мигом исчезло. Он побледнел и сразу заволновался.
– Немедленно надо выстроить роту, послать подмести осколки стекла и черепицы на дворе, – засыпал он приказаниями. – Вот уж истинная напасть на мою голову это начальство! Сколько оно мне портит крови!
– Значительно больше, чем японцы, – иронически заметил Борейко.
– Конечно. Того ни выговора не закатит за плохое состояние роты, ни от должности не отрешит.
– Только убьет или искалечит!
– От судьбы не уйдешь!
– Начальство – это тоже судьба, злой рок, если хотите!
– Во сто раз хуже! Судьба слепа, а генералы весьма зрячи и очень придирчивы! – волновался капитан.
– Ничего не надо делать, Николай Васильевич! Будем продолжать чистить пушки и ничего не станем убирать. Пусть увидят наш обычный вид после боя, – уговаривал Борейко. – Да и не успеем мы красоту навести, как они будут здесь.
– Пусть хоть канониры приведут себя в приличный вид, а то, смотрите, шинели на земле валяются, солдаты без поясов и фуражек, потные. Стессель, ведь вы сами знаете, на внешний вид больше всего обращает внимание.
– Сложить шинели в порядок, надеть портупеи, смотреть орлами! Сам наместник к нам едет! Отвечать ему – ваше высокопревосходительство! – прокричал на всю батарею Борейко.
– Я прошу вас, Борис Дмитриевич, скомандовать, когда подъедут экипажи, а то я голос во время стрельбы надорвал. Отрапортую уж я сам.
Все сошло как нельзя лучше: Борейко оглушил Алексеева своим басом, Жуковский отрапортовал дрожащим от волнения голосом, но все же начальством был обласкан. Превосходительные гости были удивлены обилием осколков на батарее, брали некоторые из них в руки и уверяли, что они еще теплые; они сами себя чувствовали до некоторой степени героями, прибыв на Электрический Утес тотчас после
Белый справился о дочке, но Шурка Назаренко, смущаясь, сообщила, что «они были очень расстроеными и уже уехали по другой дороге».
Поблагодарив Жуковского и солдат, наместник зашел на кухню попробовать обед. Заяц с Белоноговым поднесли начальству наваристый борщ и тающую во рту гречневую кашу.
– Прекрасно! Очень, очень вкусно, – хвалил адмирал. – Когда же ты успел сварить обед? Неужели во время сегодняшнего боя?
– Так точно! В аккурат, как япошка по Утесу бил. Я боялся, чтобы в борщ осколков он не накидал.
– Спасибо за службу! На тебе, братец, от меня трешку в награду. – И Алексеев протянул Зайцу зеленую бумажку.
– Рад стараться! Покорнейше благодарим! – поспешно отвечал солдат.
Когда наконец начальство уехало, Жуковский снял шапку и набожно перекрестился.
– Слава богу, главная опасность благополучно миновала! – радостно произнес он. – Пойдем обедать, господа, если наши денщики такие же герои, как Заяц.
На другой день Звонарева вызвали к телефону из Управления артиллерии.
– Хотя вы мерзкий, гадкий, противный и невоспитанный мальчишка и я с вами вовсе не хочу говорить, но все же решила сообщить вам, что сегодня в пять часов вечера похороны погибших на «Петропавловске», в том числе и дедушкиного адъютанта, как его?
– Дукельского, – подсказал Звонарев.
– Его самого! Борейко, кажется, был его другом. Что же касается вас, то, как всем известно, вы давно неравнодушны к Ривочке, которая теперь в великой печали. Вам представляется прекрасный случай утешить и одновременно завоевать ее любвеобильное сердце, – не могла не подпустить шпильки Варя.
– Благодарю вас, мы, конечно, будем на похоронах, – сухо ответил прапорщик и повесил трубку.
Явившись на кладбище, Борейко и Звонарев застали уже расходившиеся толпы провожающих.
Около кладбищенской ограды они встретили Желтову с обеими учительницами и Стахом. Прапорщик подошел к ним и, поздоровавшись, представил Борейко. Пробасив свою фамилию, поручик почтительно пожал им руки. С особенной осторожностью он заключил в свою огромную ладонь длинную, тонкую ручку Оли, которая во все глаза глядела на великана.
– Гора, а не человек, – шепнула она Леле, когда Борейко отошел от них.
– Вы не знаете, где похоронили Дукельского? – спросил Звонарев у Стаха.
– В дальнем конце у стены! – пояснила Оля. – Я вам покажу.
С трудом проталкиваясь через толпу, они прошли мимо братских могил, вокруг которых стояли на коленях плачущие женщины и дети. Несколько попов в черных траурных ризах на разные голоса служили панихиды, усиленно кадя ладаном.
– Вот отсюда начинаются офицерские могилы, – показала Оля на ряд свеженасыпанных земляных холмиков.