Порт-Артур. Том 1
Шрифт:
Церковь быстро наполнялась. Весть о панихиде по погибшим морякам дошла до окрестных обитателей, и они поспешили прийти. Все это был простой рабочий люд, ютящийся в маленьких хибарках этой части города. Тут были и матросские вдовы, жены, матери с детьми, портовые рабочие и мелкие служащие. Здесь много было неподдельной глубокой скорби о погибших моряках. Тут было подлинное народное горе.
Борейко поместился на клиросе, чтобы подпевать певчим, и, глухо прокашливаясь, нетерпеливо топал ногой.
Наконец царские врата отворились, и появился поп, теперь уже в траурных
«Из него недурной актер вышел бы! – подумал Борейко.
С рыданием в голосе, как живое воплощение скорби, поп повествовал о гибели «Петропавловска», «Страшного», а вместе с ними – Макарова, Верещагина, офицеров и нескольких сот матросов.
– Помолимся же, возлюбленные братия и сестры, о новопреставленных воинах православных, душу свою на поле брани положивших за веру, царя и отечество, – закончил поп и смахнул дежурную слезу.
Дьякон, только что пропустивший косушку, растроганный от волнения и водки, начал службу приглушенным печальным голосом, усиленно размахивая кадилом. Певчие, состоявшие в большинстве из окрестных жителей, разделяя общее настроение, с особым чувством выводили траурно-скорбные погребальные напевы. Когда же дьякон провозгласил вечную память «новопреставленному рабу божию Степану, Василию, воину Ермию, Константину, Павлу и иным, имена их ты, господи, веси», все молящиеся разразились громкими рыданиями.
Борейко, суровый и печальный, с клироса осматривал молящихся. Он понимал искренность горя этих людей, которым никакого дела не было до ничтожного великого князя и которые были кровно связаны с погибшими моряками. Заунывно звонил колокол, возвещая о постигшем народ несчастье. Церковь все больше наполнялась. Пришли мужчины, женщины, рабочие, по десятку лет не заглядывавшие в церковь, пришли и китайцы из сочувствия к горю русских.
Когда панихида кончилась, Борейко едва смог выбраться из церкви. К нему подходили, жали руки, кланялись, благодарили «за то, что он не забыл наших упокойников». Плачущая Варя тоже с большим чувством пожала ему руку. Выйдя на паперть, солдаты, молчаливые и сурово сосредоточенные, быстро построились и пошли за Борейко, мрачно шагавшим впереди в тяжком раздумье.
У доков дорогу артиллеристам загородили два пьяных рабочих. Один из них упирался и не хотел идти за своим товарищем.
«Нашли время напиваться», – возмущенно подумал Борейко.
– Ты думаешь, почему я сегодня пьян? – как бы отвечая поручику, проговорил упиравшийся рабочий. – С горя! Душа у меня болит! Поминки по адмиралу справляю, царство ему небесное! Понятие ты должен иметь о моем горе и не препятствовать.
– Смотри, как бы тебе на зад сотню не положили в память по адмиралу. Пойдем лучше от греха домой, – уговаривал другой.
– Нет, ты мне ответь, – продолжал первый рабочий, – почему адмирал потонул, а князь выплыл?
– Кому какая планида дадена! Кому тонуть, а кому плавать!
– И вовсе не так! Потому, что золото завсегда в воде тонет, а дерьмо поверху плавает! – И рабочий зло захохотал.
Глава
Второго апреля японская эскадра вновь появилась перед Артуром. Русская эскадра, стоявшая на внутреннем рейде, начала спешно перетягиваться, укрываясь со стороны моря Золотой горой и Тигровым полуостровом. Адмирал Того, ожидавший, как это всегда бывало при Макарове, выхода эскадры в море, был на этот раз изумлен бездействием русских моряков и решил воспользоваться сложившейся благоприятной для него обстановкой.
Уже с дистанции в восемьдесят кабельтовых флагманский броненосец «Микаса» открыл огонь по батарее Утеса. Жуковский вызвал своих солдат к орудиям и приготовился к бою. С командирского пункта он в бинокль разглядывал неприятельские суда.
– Никак, к нам сегодня пожаловала вся броненосная эскадра: шесть броненосцев и шесть броненосных крейсеров, – проговорил капитан, обращаясь к подошедшим офицерам, – Наша эскадра, по-видимому, не собирается выходить из гавани, то есть сегодня отдуваться придется одним береговым батареям, в частности нам. Борис Дмитриевич, вы станете на второй и третий взводы, а вы, Сергей Владимирович, на первый. Следите за тщательностью наводки, ибо сегодня будет жарко.
Офицеры разошлись по своим местам.
– Прицел триста, квадрант сорок два-сорок! Целик лево два! – донеслась команда с командного пункта.
Прапорщик и фейерверкер пошли проверять наводку орудий.
Наводчик первого орудия Кошелев уже припал к прорези на прицеле.
– Левей! Левей! – командовал он двум штурвальным, перекатывающим раму лафета по чугунной дуге.
Замковые вытаскивали тяжелый клиновой затвор, квадрантщик устанавливал квадрант на нужном делении.
– Первое готово!
– Второе готово!
– Первый взвод готов!
– Шесть тысяч двести! Шесть тысяч сто пятьдесят! Шесть тысяч сто! – доносилось из дальномерной будки.
– Второй и третий взводы готовы!
– Залпом! – скомандовал Жуковский. – Пли!
Орудия откатились назад, и пять снарядов с резким свистом и урчанием понеслись в море.
В тот же момент на японских кораблях вспыхнули огни выстрелов.
– Закройсь, – приказал Жуковский, и почти тотчас же десять пли двенадцать снарядов обрушились на батарею. Мгновенно все заволоклось дымом и пылью, едко запахло шимозой, и осколки забарабанили по орудийным щитам, по брустверу и около орудий.
– Все в порядке? – спросил Звонарев, выходя из-за укрытия.
– В первом орудии все в порядке! – доложил фейерверке?
– Во втором один осколок застрял в орудийном щите, остальное в порядке.
Звонарев подошел к этому орудию. Солдаты столпились слева от пушки, разглядывая торчащий из щита стальной осколок величиной вершков в шесть, с острыми зазубренными краями.
– Не было бы щита, небось кого-нибудь убило бы, – проговорил Родионов.
– Меня, Софрон Тимофеевич! – отозвался наводчик. – Как он трахнул по щиту, я аж присел. Взглянул, а он через щит просовывается. Мать свою вспомнить не успел, а он уж застрял. – И наводчик широко улыбнулся своим скуластым лицом.