Порт
Шрифт:
Вместе со мной еще шестьдесят человек на месте не стояли, и разрозненные, не всегда понятные изнутри движения привели к тому, что часам к восемнадцати, все-таки, измочаленные и выжатые, мы сдали судно портовым властям.
Проверяющие, подзадержавшись наверху, стали спускаться на катер. Слегка покрасневшие и благодушные, они неторопливо переговаривались и уже не были похожи на строгих, неумолимых вершителей нашей судьбы.
Буксирчики зааукали у борта, подцепили нас и поволокли по заливу. Мы вышли на Северный рейд, поближе к выходу, и бросили якорь. Корму стало медленно водить по течению. В иллюминаторе появился берег с пологими, каменистыми сопками, потом залив
Беленький береговой катер подрулил к нашему борту, и какие-то цивильные мужики на нем стали ловить трап. Мужики были солидные, деловые, их вышел встречать старпом. А по трансляции объявили: «Всем собираться на загранинструктаж».
Что это такое, я не знал и пришел в салон в числе первых. Мужик, который этот инструктаж проводил, знакомым оказался еще по кадрам. Он был похож на отставного борца-тяжеловеса, и лицо добродушное, совсем нетипичное для кадровика. Когда я на его вопросы отвечал, выяснилось, что мы вместе в Польше стояли, в одно время: он капитаном на базе, ремонтировался, а я новое судно получал. Что в одном городе жизнь прожили — не влияет, а вот что в Польше вместе стояли — это сразу нас сблизило, и мы с ним хорошо потолковали.
Он меня тоже узнал, кивнул и указал на место в первом ряду. Я сел сзади, с нетерпением стал ждать, когда народ соберется, и действительно много интересного услышал. Там, оказывается, небезопасно, в этом распрекрасном Пальмасе.
Одних организаций, тех, что за нами охотятся, я чуть не десяток насчитал. Пальмас на перепутье стоит, суда наши часто заходят, и они это учли. Всякие разные НТСы, Посевы, религиозные общины, диссиденты выехавшие — кто-там только не почкуется. Какой-то Саша Бочилов с магнитофоном ходит и представляется русским журналистом, берет интервью, искажает его и где-то там публикует. Нам его портрет дали, он не самый страшный. Опасней женщина Катя Молодцова, интересная блондинка, держится вольно и заводит знакомства. А парни, проявляя русское радушие, идут навстречу и часто говорят лишнее. И вот как интересно у них работа учитывается: если мы заинтересуемся, будем спрашивать, отвечать, поддерживать разговор — все это на магнитофон фиксируется и им в зачет идет, как свидетельство хорошей работы. А если сразу оборвать, послать их подальше («по-нашему, по-морскому», — здоровяк сказал), тогда все, им хана, сразу прокол. «Так что вы в разговор не вступайте и пару крепких выражений себе заготовьте», — улыбнулся он. (Ну, готовить, я думаю, не надо, когда это мы разучиться успели?) «Покупайте в «Совиспане», там все, что вам надо, есть».
Стал он перечислять магазины, куда ходить не рекомендуется, и я пожалел, что карандаш не взял, так их много оказалось. Чудно, у них, оказывается, есть магазины «Жуков», и «Волга», и «Одесса». А особенно, говорит, «Супер Перрис» опасайтесь, бывшую «Аврору», она на дотации от их спецслужб. Цены там, может, и пониже, но считайте, что это скидка для привлечения, так что, и сами вы, покупая, как бы из той же дотации черпаете и становитесь соучастниками.
Ну и дела! Я смотрел на ребят новыми глазами и невольное уважение к ним испытывал. Шутка ли, каждый рейс такую осаду выдерживать, и никто не подзалетел. Хотелось мне поговорить с ними, выяснить подробности, но парни заморенные сидели, вялые и, еле дождавшись конца, разошлись. Только у Саши в голубых глазах я увидел жадный блеск. Мы с ним состыковались и пошли к нему кофе пить
У Василь Василича толпился народ, все что-то выясняют, лезут через головы, шумят. Он отругивался, потный, красный, как из парной, сунул мне какой-то список. «Ваши объекты, — говорит, — распишитесь». Я тоже выяснять стал, что с ними делать. «Как что, контрабанду ищите». — «Я тут — с какого боку? Я же электрик?» — удивился я. Но он руками замахал: «Потом, потом. Быстрее. Задерживаем отход».
Кто? Я задерживаю?
На мне повисли десять кают, кладовка и два гальюна. Я зашел в первую, к Толе Охрименко, а что делать, не знаю.
— Покажь контрабанду, — говорю. — Что это такое? С чем ее едят?
Толе тоже нелегко было. Он только утром вернулся, сказал «плохо» и в подробности не стал вдаваться. Сидел сейчас за столом, подперев щеку рукой, и старался держать глаза открытыми.
— Что искать-то, покажи? — отвлек я его.
— Бронзу, ртуть и деньги, — отозвался он с неохотой.
— Как искать? Где? — допытывался я.
— Везде искать надо. Было дело, в динамике сто рублей нашли, и досмотровый сгорел, визы лишился и парохода.
— Мне гореть нельзя, — сказал я.
— Ну вот и ищи, а меня не кантуй.
— Так что, и динамики вскрывать и часы настенные? — наседал я.
— Конечно. И рундуки, и вещи, и карманы.
— А в гальюнах бачки? А ящики в кладовке?
— Все, все надо досматривать. Ты за все отвечаешь.
— Так это же на два дня работы! — изумился я.
— Можно и быстрее, если базарить прекратишь.
— Слушай, а для чего же тогда таможня? — не понял я.
— Миша, пошел бы ты, — сказал Толя устало. — Веришь, нет, я ночью ни часу не спал.
Открыл я рундук, посмотрел на Толины шмотки, но перетряхивать их у меня рука не поднялась. Пошел в кладовку рыться. У нас там пять стеллажей, доверху забитых ящиками. И тяжеленные есть, одному не выволочь. Поработал и понял, что безнадежное это дело. Видно, не так что-то делаю. Поднялся опять к помполиту.
— Василь Василич, — говорю ему, — это выше человеческих сил, и физических, и моральных — ребят обыскивать.
— Что! Что такое? — простонал он. — Опять у вас, Обиходов, проблемы?
Объяснил ему: я двадцать ящиков перебрал, ничего не нашел. Осталось еще пятьдесят, не меньше. Каюты не успеваю и в гальюнах бачки вскрыть — там все проржавело. Вода, поясняю, морская, а болты железные. Тогда бы хоть латунные ставили, что ли.
— Какие бачки? При чем тут ящики? Все досмотрели? Таможня выехала!
— Так я же за все отвечаю! — втолковываю ему.
— Ну и прекрасно. Никто с вас ответственности не снимает.
Что было делать? Стал я дальше досматривать. Но ведь и дергают еще — то взять декларацию, то сдать декларацию, то паспорта вернуть.
Старший меня увидел, посочувствовал:
— Понимаю, неразумно. Ты первый раз, опыта нет. Но постарайся, потом переиграем, уберем из досмотра.
Я его спросил, зачем же потом убирать, если опыт у меня уже будет?
Он почесал в затылке и ушел недовольный.
А кто довольный-то? Довольных я не видел, правда, и не смотрел, не до того было. Мокрый, запыхавшийся, да еще локоть разбил, кровь течет под рубашкой — совсем я остервенел, швыряю ящики, только доски трещат. Уже не роюсь, только сверху гляну, и хорошо. До самого верха добрался — старший опять вывернулся, стоит в дверях, тень наводит.