Портартурцы
Шрифт:
Тринадцатого ноября новобранцы собрались в большом зале городской думы. При проверке оказалось, что двадцать три человека на жеребьевку не пришли. Потом их отыщут, накажут и отправят служить, соответственно освободив взятых с высокими номерами. Но когда-то это будет, а сегодня настроение молодежи было понижено: мало оставалось счастливых номеров.
С новобранцами пришли их родственники. Они страстно обсуждали всякие возможности освободиться от военной службы.
Раздался звонок. Через минуту в зале
— Архипов! — раздалось в зале.
Все притихли. Из гущи собравшихся вышел белокурый парень. Шаги его звонко прогудели на ступеньках помоста. Он тяжело дышал. Пот крупными каплями выступил у него на лбу. Засучив рукав, парень запустил руку на дно урны и вынул свернутый трубочкой билет. Рука его дрожала.
— Поднимите билет выше и разверните его, — сказал председатель.
Вдруг лицо парня просияло, и он весело, но все же хриплым голосом, крикнул:
— Двести восемьдесят второй!
— Молодец! — шумела публика под дружные аплодисменты.
Подковин волновался. Ему не понравилось поведение Архипова. «Твердым шагом, спокойно, четким голосом», — внушал Тихон себе. Зал снова замолк.
— Скажите ваш номер, — услышал Подковин и взглянул на помост.
Возле урны стоял высокий, кудрявый, в новой поддевке парень. Кисти пояса, которым была опоясана бордовая шерстяная рубаха, болтались у голенища лакированного сапога. Губы рекрута тряслись, и он, захлебываясь от слез, пролепетал:
— Третий-й-й…
— Громче! — кричали присутствующие.
— У него третий номер, — сказал председатель.
— В гвардию молодца!
Парень отошел от помоста.
— Подковин!
«Рыться или не рыться в урне», — думал Тихон, шагая к помосту. Он взял билет с верхнего слоя и быстро развернул его.
— Тринадцатый! — крикнул Подковин.
Раздался громкий, всеобщий смех.
Счастливый номер! Молодец! Не пропадешь! Ей- богу, не пропадешь, — говорили Подковину, когда он спустился с помоста.
2
Вечером, чтобы не слышать причитаний матери, Тихон ушел к Березкиным.
— Ну, что? — в один голос спросили его Варя и ее мать. Подковин остановился у двери и выкрикнул:
— Счастливый!
— Счастливый? — переспросила Варя и, положив работу на стол — она была занята шитьем, — встала.
Тринадцатый, — ответил Тихон.
Брат Вари, Костя, схватившись за бока, громко захохотал.
— Чего разошелся, дурень? — заворчала мать.— Тихон — лобовой, номер у него ближний, не миновать ему солдатчины.
Старуха Березкина отвернулась к плите и подняла угол передника к глазам. Ее сутулая фигура вздрагивала.
— Бедная Евдокия Ильинична… Пойду, к ней.
— И я с тобой, —
Мать Подковина сидела за столом с заплаканными глазами. Варя подбежала к ней и обняла ее за плечи.
— Ничего плохого не будет. Тихон вернется со службы целехонек.
Ласка девушки успокоила Подковину. Старуха любила Варю больше других подруг Фимы. Все еще всхлипывая, она говорила:
— Бог услышит молитвы матери. Понятно, он вернется… Но сердце человеческое изменчиво. Забыть друг друга недолго…
Варя вздрогнула. Последние слова Евдокии Ильиничны как бы обожгли ее. Ей хотелось крикнуть: «Нет, нет, со мной этого не случится. Я знаю цену любви».
Глава третья
1
В казарме полумрак. Около серых стен, особенно в углах, висела мгла. Было холодно. Лампа, подвешенная под аркой, светила тускло.
Подковин проснулся от толчка в бок.
— Вставай, сапоги надо чистить, — услышал он голос своего соседа.
Откинув одеяло, он сел на койку и взглянул на соседа. Новобранец тер щеткой сапоги, но нужного блеска не получалось.
— Ты надень сапоги и походи. Как только они согреются, потри щеткой.
Было около шести часов утра. Во второй половине казармы еще спали: там были старые солдаты, и забота о сапогах, по-видимому, уже не беспокоила их.
— Письмо бы мне на родину написать, — сказал сосед Подковину, когда с сапогами было покончено. — В деревне я за других расписывался, коли бумага какая приходила. Могу читать написанное, а вот письма не сложу. Недоучился, — тяжело вздохнул парень.
— Поднимайся! — раздалась команда дежурного. — Выходи на поверку!
Казарма загудела. Воздух еще больше насытился запахом прелого сукна и конского пота. Солдатская одежда пропахла лошадьми. У каждого ездового — по два коня, которых он чистит ежедневно.
Новобранцы вышли на середину казармы и построились вдоль нее в один ряд. Одежда на всех была еще домашняя. Лампа скупо освещала их озабоченные лица. Большие красные руки солдат неуклюже висели вдоль туловищ. Подошли дядьки.
— Мотин, почему сапоги не чистил?
У Мотина голенища сапог отпотели: минуту назад он вернулся из уборной.
— Только сейчас, как встал, почистил, — испуганно ответил Мотин.
— Не разговаривать!.. Пройдись вдоль строя гусиным шагом.
Мотин покраснел и вышел из строя. Он присел на корточки, уперся руками в бока и, не поднимая туловища, двинулся вдоль казармы, выкидывая то одну, то другую ногу. За Мотиным было послано еще десять человек. Наказанные вернулись на свои места с глазами, налитыми кровью. Они тяжело дышали и, наклоняясь, терли колени.