Портрет Лукреции
Шрифт:
Молоко с медом, молоко с медом. Лукреция твердит себе эти слова, спускаясь по ступенькам, шагая по коридору, минуя ряд окон, выходящих на затянутый льдом ров. Она проходит двух стражников; один тихо рассказывает какие-то непристойности, а второй смеется. Другая служанка, постарше, пошатывается от тяжести таза с водой, из которого валит пар. Женщина мычит в знак приветствия, но не останавливается.
Лукреция переходит из одной башни в другую, спускается на этаж, потом еще на один. За дверью гавкает спаниель, а Нунциата кормит его объедками со своей тарелки. Трое придворных
Служанку удостаивают лишь мимолетными взглядами. Идеальная маскировка! Какую свободу дает ей одежда Эмилии, какие открытия готовит его величество случай! Иди, куда угодно, делай, что вздумается! Придворные не замечают слуг, не приписывают им ни чувств, ни осуждения. Служанка в коричневом платье — все равно что стол или канделябр. Завеса в тайную жизнь castello внезапно приоткрывается, видна изнанка вышивки со всеми ее узлами и скрученными нитками.
Примерно через час Лукреция возвращается в свои покои, запыхавшись от волнения; ее кожу покалывает, а разум, насытившись впечатлениями, успокаивается. Она положит платье Эмилии на место и вернется в постель — укромный уголок, где можно обдумать увиденное.
Однако в ночь, когда раздается ужасный шум, она спит — сама не понимает, как уснула. Громкий звук вырывает ее из сна, как тонущего — из воды. Оказывается, она не гуляет по крытому переходу во Флоренции, а ежится в холодном, темном месте. На мгновение она теряется в беспросветной черноте, шарит вокруг. Альфонсо в кровати? В комнате? Руки касается лишь простынь и шершавый полог.
Отчего она проснулась? Лукреция вертит головой, ищет источник звука. Может, показалось?
Ответом ей служит высокий, отчаянный крик, исходящий из самых глубин души. Он вновь и вновь пронзает ночную тишину castello, разрезает воздух, как бритва, острыми зубами впивается в уши.
Господи, что же случилось? Она вскакивает с постели, отдергивает полог, выходит за дверь. Во мраке салона к ней неуверенно шагает Эмилия — волосы служанки спутаны, лицо искажено страхом.
— Вы слышали? — спрашивает она.
— Да.
— Что это было?
Девушки хватают друг друга за руки. Камеристка дрожит, прижимает вторую руку к груди, словно пытается удержать рвущееся наружу сердце.
И снова крик, уже громче, а за ним слова:
— Нет, нет, нет!
Голос женщины, обезумевшей от страха. Лукреция бежит к двери, но Эмилия ее останавливает.
— Прошу, — рыдает женщина, — пожалуйста, нет!
Лукреция прижимается ухом к деревянной панели на двери.
— Кто это? — шепчет Эмилия.
— Не знаю.
— Что нам делать? Позвать стражу? Или?..
— Тсс! — Лукреция прислушивается.
— Прошу, прошу! — молит о пощаде женщина.
Лукреция нащупывает засов и отодвигает.
Эмилия, догадавшись о намерении госпожи, пытается ее остановить:
— Ваша светлость, нет, не делайте этого, вы…
— Пусти.
— Не
— Ей нужна помощь.
— Там что-то ужасное, а вы…
— Пусти, я сказала! — приказывает Лукреция.
Эмилия покоряется. Лукреция отодвигает засов, открывает дверь и выходит.
Сперва она различает лишь стук крови в ушах. Затем этажом ниже слышится возня, лязг оружия, и множество ног несутся сначала в комнату, потом прочь из нее, затем вверх и вниз по коридору. Гудят напряженные мужские голоса.
И вновь надтреснутый женский голос слезно умоляет:
— Пощадите!
Лукреция почти спускается по лестнице — узнать, кто эта несчастная, попробовать ей помочь, чем сумеет. Должен ведь быть какой-нибудь выход!.. Вдруг женщина отчетливо произносит:
— Альфонсо, пожалуйста!
Имя бьет Лукрецию по голове, каждый слог стучит по вискам. Альфонсо там? Он все видит? Пытается помочь? Или наблюдает, а то и участвует? Не может быть! Она ослышалась!
Женщина повторяет:
— Альфонсо, умоляю! Остановись!
Внизу хлопает дверь. И — тишина.
Лукреция стоит в коридоре, обдуваемая ледяным дыханием castello. Потом, спотыкаясь, возвращается к себе, не обращает внимания на расспросы служанки, молча задвигает засовы — один за другим, один за другим.
Наутро castello стоит в гнетущем оцепенении; тишина распирает коридоры и салоны изнутри. Лукреция не идет на обычную прогулку по террасе, Элизабетта не посылает за ней, не зовет к себе; Нунциата не выпускает спаниеля на лоджию подышать свежим воздухом. Даже город — по крайней мере, его фрагменты, видные из высоких окон, — странно затихает, и серый туман клубится на углах улиц и пьяццы.
Завтрак оставляют под дверью. От привычного теплого молока с пожелтевшей сморщенной пенкой накатывает тошнота. Лукреция ставит нетронутую тарелку обратно на поднос.
Эмилия ходит на цыпочках, поправляет гобелены, вытирает пыль с картин, свертков с красителями, бутылок льняного масла. Клелия сидит в кресле у окна, неумело вышивает лепестки по краю халата Лукреции и время от времени тяжко вздыхает.
Лукреция посылает ее к Элизабетте: пусть спросит, не желает ли она прогуляться по террасе.
Вернувшись, Клелия сообщает, что к двери никто не подошел.
К середине тягостного утра к ним стучит слуга с нижних этажей и просит Клелию уложить платье с портрета в сундук, а еще передает, что Лукреции велели оставаться в комнате до особого распоряжения.
Лукреция подходит к нему.
— Почему я должна оставаться здесь? Кто распорядился?
Слуга низко кланяется.
— Его высочество герцог. Он глубоко сожалеет, что сам не смог передать свое пожелание, но…
— Герцог так сказал? Почему?
Глаза слуги испуганно бегают по комнате.
— Я… не могу сказать, госпожа, мне только поручили… — Запнувшись, он снова кланяется, красный от смущения.
Вот бы схватить его за рукав и вытрясти правду! Что все это означает? Но она лишь подергивает ткань корсажа, изображая спокойствие.