Портрет моего мужа

Демина Карина

Кирис зажег светляка, но мальчишка покачал головой и попросил:

— Не стоит. Моя… сила не очень любит другую, — он поежился и чихнул. — Проклятье, а ведь действительно заболею…

— Сходи на кухню, попроси, Йорга тебе трав заварит.

— Старая ведьма… еще отравит.

— Тебя — нет.

— Даже так? Что ж… — он вновь чихнул и осторожно двинулся вперед. Теперь он не несся, но ступал, прислушиваясь к каждому своему шагу. И выражение лица стало таким… ищущим.

Кирис держался позади, надеясь, что в темноте, которая,

к счастью, уже не казалась ему кромешной, он не потеряет подопечного.

Шаг.

И еще.

И старое дерево с кривыми ветвями. Его ствол белеет в темноте, поднимаясь из белого же камня. На дереве не осталось ни одного листа, и выглядело оно, честно говоря, отвратительно. Но Йонас, опустившись на колени, нежно провел по стволу ладонью. Потом коснулся камня и скривился:

— Здесь, — сказал он. — Ее убили здесь. Сначала перерезали горло, а потом… поищи…

Он взял палочку и поковырял плотный полог листвы. Вытащил что-то… осклизлое, вязкое с виду и стряхнул.

— Вот и глаз…

Кириса замутило.

— Кстати, — Йонас сел в кучу прелых листьев, вытянул ноги и закрыл глаза. — Здесь хорошо. Настолько хорошо, насколько это вообще возможно… помнишь, я тебе рассказывал про предыдущего папенькиного секретаря? И его здесь убили… и тело тоже закопали неподалеку. Все тела закопали неподалеку.

— Покажешь?

Сауле пела.

Сильный голос ее наполнял дом, и не были ему преградой ни стены, ни тонкие двери. И ладно бы оперу пела, но нет, портовую пошлую песенку.

Матерную.

Она сидела в холле, забравшись с ногами на белый кожаный диван, сунув под голову расшитую подушку, и пела. В одной руке Сауле держала бутылку коньяка. Во второй — соленый огурчик, с которого капало на белый диван, но это обстоятельство нисколько ее не смущало. Белая мужская рубашка шла ей, подчеркивая огненную красоту, а вот чулки в сеточку казались пошловатыми, как и алые подвязки, которые крепились к алому же поясу для чулок. Нижнее белье, что характерно, того же вызывающего алого цвета, поблескивало драгоценными камнями.

— А… это ты… мышь серая… рыжая, — Сауле помахала бутылкой. — Выпьешь?

— Спасибо, воздержусь.

— Не будь занудой.

Рута, державшаяся за моей спиной, отступила, а после и вовсе опрометью бросилась наверх. Кажется, встречаться с пьяной теткой ей не хотелось.

— Племяшечка… такая очаровательная девочка… умненькая… это плохо. Умным девочкам приходится думать, а когда начинаешь думать, голова болит.

Сауле покачала ногой, и туфелька, державшаяся лишь на носке, шлепнулась на пол.

— Упс… мою матушку не видела?

— Нет.

— Странно… наверное, опять в теплицах своих пропадает. Как думаешь, кого отравит первой? Тебя или меня? Ты ей надоела, да и я тоже… и Лайма. Хитрая сучка.

— Почему?

Сауле приложилась к бутылке, сделала глоток и не по морщилась.

— Потому что… Марику кажется, что его женушка вся

такая… несчастненькая… сохнет по нему… до сих пор… а что любовники, так это от женской тоски. Он у нас очень самолюбивый. Ты заметила?

— Заметила.

— Садись куда, — Сауле махнула рукой с огурцом и поморщилась, когда влажная капля шлепнулась ей на нос. — Поболтаем, а то тоска смертная… тебе мой женишок как, глянулся?

— А тебе?

— Зануда. Благородная зануда. Вот как так получилось, что благородство осталось лишь среди таких, как он? Мы ведь эйты… опора и надежда… — Сауле явно кого-то передразни вала. — Его мой братец схарчит и не подавится. И тебя… что он тебе пообещал, что ты из своей норы высунулась?

— Развод.

— Думаешь, даст?

Я промолчала. Чем дальше, тем больше у меня возникало сомнений. Нет, документы имелись, они остались на Ольсе, а там чужаков не бывает, а уж тайник с камнями и вовсе скрыт от посторонних глаз.

— Прикидываешь, где он тебя наколол? Не пытайся, не угадаешь… скотина он. Редкостная. И ублюдок. Мне вот тоже обещал… не важно.

Она села и икнула.

Прикрыла рот рукой, но вновь икнула.

— Кажется… я слегка… перебрала… ты не слушай Марика… он хорошо поет, красиво… он знает всех нас… отлично знает… изучил, тварь этакая… каждому скажет, что хочет услышать… подцепит… будет трясти обещанием, что морковкой перед носом. А ты станешь прыгать, из шкуры вон лезть… сама не заметишь, как запутаешься. Хочешь, расскажу секрет? — Сауле поманила меня, и я наклонилась. — Ему нельзя верить! Совсем нельзя!

— Опять нажралась, — голос Мара заставила нас с Сауле отпрянуть друг от друга. Она зажала рот рукой, а в глазах появился… страх?

Она боялась?

Впрочем, он ушел, зато Сауле подняла бутылку.

— Твое здоровье, дорогой братец… чтоб тебя… Джар прибрал и поскорее.

Она сделала глоток.

— А то ведь скучно ему там… без тебя-то…

— Не обращай на нее внимания, — Мар подал руку, и у меня как-то мысли не возникло ее не принять. — У Сауле и трезвой фантазия чересчур буйная, а уж когда выпьет…

— О да… конечно… — Сауле плюхнулась на диван и, подняв бутылку, пристроила ее на груди. Благо коньяка оставалось на донышке, — фантазия… это все мои фантазии… кровь на руках… из носу… да… она так идет, как правило, из носу и на руки… где ты был, братец? Скажи, где ты был в тот день, когда шел дождь?

— О чем она?

— Обычный пьяный бред…

— В тот день шел дождь… он пришел… мокрый… помнишь? Весь до ниточки… и на манжетах кровь… я знаю… а еще знаю, что после той ночи Корн поклялся тебя убить… ему запретили. Зря, конечно, но ты был нужен королю. А доказательств не хватало, вот и нашли себе козла отпущения. Но я… ты же не знал, что я тебя видела, иначе не пожалел бы… ты решил, что опять переиграл всех. Только этого мало-мало… потому ты Кири вытащил… благодарность — веская причина не задавать вопросов.