Портрет Невидимого
Шрифт:
— Что ж, теперь в твоем романе появилась еще одна демоническая сцена.
— Кажется, более интересная, чем сам Максимилиан!
Желая подготовить меня к первому посещению Франкфуртской книжной ярмарки, мой старший друг предложил, чтобы вечер накануне нашего отъезда туда мы провели в Harry's New York Bar. Я тоже решил, что это разумный и приятный способ подготовить меня (посредством светских разговоров со слегка подвыпившими дамами и господами, обретающимися слева и справа от барной стойки) к неожиданным встречам с издателями, критиками и влиятельными авторами: «Добрый день, фрау Воман. [169] Как у вас дела? Очень рад встрече с вами. Я ведь тоже пишу. Но
169
Габриэла Воман (р. 1932) — немецкая писательница, автор многочисленных романов и рассказов о семейной жизни.
Ведь и в сфере книгоиздания — прежде чем дело дойдет до подписания договора и публикации полного собрания сочинений — многое зависит от умения непринужденно держаться, имитировать радостную любознательность и независимость суждений: «Господин Унзельд, [170] я очень кстати захватил сегодня с собой свою рукопись. Вы могли бы напечатать ее следующей весной, если вас интересуют новые веяния. Я, к счастью, пока еще не исписался. Я хотел бы привнести в немецкую литературу толику праздничности и жизнелюбия. Как поживает ваша супруга?»
170
Карл Зигфрид Унзельд (1924–2002) — немецкий издатель, руководитель издательства «Зуркамп», одного из самых влиятельных в Германии.
Совершенно разбитые с похмелья, но сильные духом, мы с Фолькером на следующее утро рванули во франкфуртский Майнхэттен, надеясь, что я обрету там литературную родину. Правда, встречи и разговоры перед выставочными стендами протекали не совсем так, как мы их репетировали за порциями пиццы. Гюнтер Грасс с группой сопровождающих устало и равнодушно прошествовал мимо; издатели, отгородившись от посетителей ширмами, вели переговоры с иностранными литагентами.
Все же Фолькеру хватило находчивости, чтобы обеспечить нам желаемый допуск к издательским вечеринкам.
— Кинниус, Мюнхенская художественная галерея. Мы должны встретиться с господином Петером Хандке, обсудить проект новой книги о Сезанне. Он уже здесь?
— Ваше приглашение, пожалуйста.
— Хандке назначил нам встречу. И будет ждать. Вон он стоит там сзади… С Дорис Лессинг. [171]
— Что ж, проходите.
Дама, встречающая гостей, шагнула в сторону, освобождая нам путь.
В кармане у меня была рукопись только что законченного романа, и я узнавал сферу книгоиздания с самой привлекательной стороны: там, где буфетные столы ломились от яств, на подоконниках открытых окон стояли винные бутылки, кругом звучали великолепные шутки, постепенно всплывали подробности чьих-то депрессивных состояний, а смешение наций незаметно переходило в эротическое слияние; существование этой «каморры» придавало смысл нашей жизни, создавая пусть крошечный, распыленный, но все же противовес — всему тому, что подавляет душевные силы человечества.
171
Дорис Мей Лессинг (р. 1919) — английская писательница, лауреат Нобелевской премии по литературе 2007 г.
Много лет подряд мы, приезжая на книжную ярмарку, останавливались у подруги бывшей подруги Фолькера. Регина, имевшая собственную квартиру в западной части Франкфурта, с готовностью предоставляла в наше распоряжение комнату своего сына, перебиравшегося на это время к школьному другу. Счастье улыбалось нам. Регина, профессиональная пианистка, по утрам будила
— Фриц любит меня, но не хочет расстаться с женой. Хотя он — человек без предрассудков… одаренный скрипач!
— Жена, Регина, его заземляет. И чем она приземленнее, тем уютней он себя с нею чувствует.
— Да, но играет он восхитительно!
— Не дергай этого робкого музыканта, тогда он придет к тебе. Ему нужно держаться за чью-то юбку, как всем артистам. Веди себя с ним так, будто жизнь твоя уравновешена и стабильна.
— Думаете? Я должна отречься от своей любви?
— Нет, всего лишь не выставлять ее напоказ. Как хранительница его ранимого дарования ты должна намного превзойти законную супругу. Тогда он найдет в себе силы, чтобы бежать к тебе.
— Я уговорила его, чтобы мы в тайне от всех провели отпуск вместе. Неподалеку от летнего домика Мориса Равеля. [172]
— Что ж, посмотрим, как все сложится в следующем году.
В конце концов влюбленная пианистка победила чуждую музам домохозяйку.
172
Имеется в виду домик в предместье Парижа Монфор л'Амо ри, где Морис Равель жил в 1921–1937 гг.
В середине восьмидесятых Фолькер покинул галерею, в которой работал прежде и которая обеспечивала ему верный доход. Мне такой шаг внушал большую тревогу. Я всегда полагал, что два компаньона, несмотря на все различия между ними, представляют собой идеальную пару. Организационными вопросами занимался, как правило, Потоси, Фолькер же был олицетворением любознательности и молодости. Вместе эти упряжные лошадки — скакавшие то в горку, то под горку — сделали себе имя.
Но Фолькер уже пресытился разговорами живописцев о «линии вон там» и «синем пятне в верхнем углу». Прежние приятели, каждый вечер собиравшиеся вместе, чтобы выпить вина, все чаще повторяли одно и то же; образовались какие-то клики, разговаривали теперь в основном о «махинациях» с целью получения более выгодного места на выставке. Фолькер, прежде активно участвовавший в дискуссиях, превратился в стороннего наблюдателя, а такая отстраненность людям обычно не нравится.
— Я выставляю свои деревянные кубы в Баден-Бадене.
— К сожалению, я не смогу приехать.
Художники жаждали пусть и «критической», но не такой отстраненной поддержки.
В сорок лет многие думают, что это последний срок, когда еще можно начать все заново. Мой старший друг чувствовал в себе силу, потребную для подобного начинания. И получил свою долю совместной собственности, в деньгах. Что же касается Потоси, то он вскоре переселился в Равенну.
С тех пор я неизменно видел, как Фолькер печатает на машинке, правит тексты, опять печатает: «Я пишу трилогию».
«Три романа?» Время от времени он нерешительно протягивал мне листы. «Это… уже ни с чем не спутаешь», — говорил он.
«Я должен еще раз все отредактировать».
Он давно давал мне советы, касающиеся моих текстов, теперь я искренне старался помочь ему:
— Слишком мало действия, Фолькер.
— Зато всё того и гляди взорвется от внутреннего напряжения!
— Ты пишешь настолько жестко, что не оставляешь читателю воздуха для дыхания.
— Да нет, это ведь очень смешно, что Михаэль не знает, кого он должен любить и не любит ли он, по сути, только себя. Он балансирует на краю пропасти.