Портрет Невидимого
Шрифт:
— Продолжай, — сказал я испуганно. — Но по сравнению с тем, что пишешь ты, «Коварство и любовь» кажется опереттой. Слушай, давай хотя бы разобьем строки, вставив кое-где точки.
— Это притормозит поток речи.
— Но читатель хочет уже на оптическом уровне быстро сориентироваться — понять, о чем вообще идет речь. Подумай о литературном рынке. Никто больше не желает себя утруждать. И жизнь, и книги должны быть легкодоступными.
— Доступность ничего не дает. Доступность — это ложь.
После романа «Самоучка» возникли другие его романы: «Усталость сердца» и, позже, «Невенчанный король».
Не
Собирался ли он до последнего дня писать, публиковаться, импровизировать? Тема собственного будущего — в материальном аспекте — его едва ли интересовала. Обладал ли он особым чутьем, позволявшим считывать показания с внутреннего счетчика? Такое даже предположить страшно. Был ли он героем, свихнувшимся героем, которому непонятна сама идея спокойной, обеспеченной старости?
Он все поставил на одну карту: «Я не могу работать, если надо мной есть начальник».
Я всегда хотел, чтобы мои истории шли на пользу подлинной жизни, а рассказываю о смерти. Читателю лучше отложить эту книгу. Она не соответствует времени. Радостного в ней меньше, чем печального. Но, может быть, я ошибаюсь…
6 июня 1983 года: солнечный понедельник. Распространился слух, что нужно непременно купить «Шпигель». Этим июньским утром началась новая эпоха. Заголовок на титульной странице гласил: «СПИД: эпидемия, которая только начинается». И вскоре я наткнулся на такую фразу: «Болезнь обнаруживается, как правило, лишь на последней, «финальной» стадии». Репортеры «Шпигеля» сохраняли сдержанный тон, чтобы избежать паники и не дать повода к гонениям на гомосексуалов: «Однако все большие сомнения вызывает то, в чем нас хотят убедить американские чиновники здравоохранения: а именно, что опасности заражения подвержена только крошечная часть населения — группа риска, состоящая из гомосексуалов, ведущих промискуитетный образ жизни».
Этим весенним утром мир омрачился: «Нам грозит новая чума?… До сих пор ни одного больного СПИДом не вылечили… С такими пациентами, говорят врачи, дело обстоит еще хуже, чем с раковыми больными. Они медленно чахнут, а «фаза надежды» в их случае практически отсутствует. К тому же коварная болезнь в первую очередь поражает именно тех, кто от природы особенно щедро наделен физической привлекательностью, здоровьем и мужской потенцией… Кому пробьет смертный час, угадать нельзя».
Я читал и еще не понимал, о чем читаю. С каждой новой строчкой страх просачивался сквозь стены в комнату и — не дав времени, чтоб опомниться — проникал в глубины сознания. Привычная структура бытия рухнула за считанные минуты. То, что прежде считалось источником всякой жизни — любовь, — как теперь выяснилось, убивало.
Кто из моих приятелей тогда приглашал друзей на свое тридцатилетие, невольно думал, что этот день рожденья может для него оказаться последним. Что и его гости, возможно, вскоре последуют за ним в смерть. Такое нельзя ни осмыслить, ни по-настоящему прочувствовать: что больше
Это июньское утро изменило и инстинктивные порывы.
Теперь, когда кто-то разговаривал с красивым мужчиной, он отступал на шаг и с ужасом вглядывался в лицо собеседника. Интересный, возбуждающий желание человек мог оказаться ангелом смерти.
Именно те, что прежде дарили другим радость и силу, столь необходимые для жизни, теперь становились причиной неотступного страха, сохраняющегося на протяжении многих дней.
Вирус порождал извращения.
Поцелуй уподобился стуку захлопывающейся крышки гроба. Каждая самоотверженная страсть — если душа и тело еще были на такое способны — имела привкус самоубийства. Кого человек любил, того он и боялся. Любовь была смертью — подлинной, а не метафорической; близкой. И никто тут ничего не мог изменить.
Я вдруг понял, что больше не вижу на улицах знакомых лиц. Отмеченные болезнью, эти лица порой еще мелькали в оконных проемах, потом исчезали навсегда. Михаэль, Йорг, Роланд, Вольфганг из Ингольштадта… — гибель подползала все ближе к тебе самому. Живые прежде глаза затуманивались печалью, вызывающие телодвижения уступали место вялой расслабленности. Привычный мир, казалось, съежился до жалкого остатка и лишь по настойчивому вызову неохотно являлся — как выкатившийся из тени велосипед.
Кто хотел верить в Бога, вынужден был признать, что Бог обрекает его на гибель. Гибель раннюю, мучительную, бесполезную. Лишенную какого бы то ни было смысла.
Моя повседневность, на протяжении многих лет: я что, не выспался? Или, наоборот, переспал? Или моя усталость — предвестник финальной стадии? Прыщ на спине… Не потому ли, что отказала иммунная система? Конъюнктивит… Относится ли покраснение глаз к признакам близкой смерти? Грипп… — вот, теперь оно началось. Что это на руке — всего лишь родимое пятнышко или начальный симптом саркомы Капоши? Неужели через несколько месяцев я покроюсь бурыми пятнами кожного рака?
Вильгельм похоронил своего спутника жизни Яна, потом — Кента. И поставил урну с прахом Кента себе на письменный стол.
Витаминные таблетки, эхинацин, контрамутан, травные настои, фитнес-студия… — все мы были готовы на всё, лишь бы приостановить разрушение организма.
Министр внутренних дел Ланг [173] — в 1987-м он будет удостоен «баварского пивного ордена» [174] — публично выразил удовлетворение по поводу отрадного для него факта «истощения маргинальной прослойки».
173
Аугуст Рихард («Густль») Ланг (1929–2004) — немецкий политический деятель, представитель ХСС; в 1982–1993 гг. занимал различные министерские посты в баварском правительстве.
174
«Баварский пивной орден» — орден, учрежденный баварским Союзом частных пивоваренных заводов в 1979 г.; ежегодно вручается нескольким лицам, чья деятельность особо способствовала развитию этой отрасли производства.